Рывок в индустриальное общество ценой чудовищного насилия и подавления личности
Когда ставится вопрос об отношении к марксизму, следует предварительно уточнить, что мы понимаем под этим учением. История его многообразна и многовелика. Его можно уподобить разросшемуся дереву, каждая ветвь которого выступает в качестве особого течения, аспекта, толкования марксистских идей и принципов, попыток осмыслить и переосмыслить их под углом зрения накапливаемого исторического опыта. Марксизм — это не только теоретическая конструкция, но и система мировоззренческих установок, в которых есть исходное ядро и обрамляющие его идеологические подходы и мифологемы.
Можно провести здесь аналогию между многообразием версий марксизма и многообразием течений и версий христианства, наличием в нем множества направлений, школ, сект и ересей, понимая, разумеется, что любая аналогия правомерна только в определенном измерении (в данном случае — как соотношение ядра и интерпретаций течения, оказавшего влияние на судьбы человечества). Одно дело — классический марксизм, представленный трудами основоположников учения. Другое дело — то, как В. И. Ленин толковал и разрабатывал марксизм, применяя его к российской действительности, к условиям русского революционного движения. И третье — это сталинский вариант теории, обосновавший тоталитарную практику. Существует также социал-демократическая версия марксизма и европейский опыт социал-демократического правления (Швеция. Финляндия и др.). Близким к ней, но вместе с тем и специфическим вариантом социал-демократического направления в марксизме был русский меньшевизм (Г. В. Плеханов, Л. Мартов, Аксельрод и др.). Наконец, существует еще и современный неомарксизм. Франкфуртская школа также шла от марксизма, и многие ее представители подчеркивали свою связь с идеями К. Маркса.
Так что течение марксизма многолико. И когда мы сталкиваемся с утверждениями, что опыт истории и ее уроки свидетельствуют о несостоятельности самого учения, то важно попять, что при этом имеется в виду. Если канонизированная и догматизированная система идей, которая была идеологической основой сталинизма и тоталитаризма, то ее бесспорно нужно критиковать, и чем радикальнее, тем лучше. Но значит ли это, что доказана несостоятельность марксизма? Утвердительный вывод такого рода был бы нарушением элементарных правил логики.
Сказанное, конечно, не следует расценивать как неприятие критического анализа самих принципов марксизма с учетом их исторического развития. Важно лишь подчеркнуть, что необходимой предпосылкой такого анализа является отказ от жесткой редукции марксизма к его сталинистской версии. Нам от этого трудно отделаться, учитывая, что для российской традиции характерен постоянный поиск «ответчика» за беды нашего общества, а вопрос «кто виноват?» постоянно будет стимулировать попытки обвинить теорию в тяжелых последствиях ее практической реализации. Но именно поэтому нужен спокойный (насколько это возможно в наших неспокойных условиях) анализ существа теории, выяснение того, что в ней действительно рационально, что сохраняет значение для нашего времени и что преходяще. Это мое первое уточнение вопроса.
Второе касается самого метода соотнесения теории и практики, который неявно принимается и даже доминирует в сегодняшней критике марксизма. Нас долгое время убеждали, что все, что делается в нашей жизни, предначертано теорией, что деятельность партии и государства исходит из нас и, значит, научно обоснована. Причем сама социальная теория воспринималась в массовом сознании как аналогичная строгим естественнонаучным теориям. Как нечто вроде классической механики, построенной для изучения социальных процессов, которая позволяет все заранее однозначно просчитать и предвидеть.
Технократическое мышление, причудливо сплетенное с назойливой пропагандой научности партийной политики, сформировало эту мифологему. Важно расстаться с ней при критическом анализе современной ситуации, чтобы она не работала с обратным знаком при обсуждении вопроса о современных судьбах марксизма. Это учение включает в себя множество пластов, и не следует к каждому из них применять критерии строгой научности, да еще почерпнутые из сферы математического естествознания.
В сегодняшней дискуссии такой подход был продемонстрирован, когда говорилось о том, что философские идеи Маркса не научны, поскольку возникали в качестве своеобразной игры ума. Например, были связаны с обращением к практике словотворчества в немецком языке, продолжали гегелевскую традицию абстрактного исследования связи понятий и т. п. Действительно, в философских работах К. Маркса и Ф. Энгельса (в «Святом семействе», «Немецкой идеологии» и др.) и особенно в философско-экономических рукописях Маркса можно найти множество примеров игры ума и «языковых игр». Но ведь речь идет о философии, а философия не может исключить из своего поиска пласт рефлексии над категориями языка. Подобную игру ума можно найти и у античных философов (Платон), и у современных (М. Хайдеггер).
Философия не строится по схемам математической логики, хотя и не исключает применения развиваемых в логике техник рассуждения. Она не основывается только на фактах науки, хотя и включает в себя в качестве одного из важных аспектов осмысление научных достижений. Если бы философия строилась только как наука по образцам естественнонаучного метода, то она вообще не была бы философией. Она выступает как рефлексия над основаниями всей культуры, стремится выявить фундаментальные для каждого исторического типа культуры мировоззренческие ориентации, которые определяют понимание и переживание человеком мира и самого себя как части мира. Эти ориентации, часто неявные и не проясненные, философия превращает в предмет критического анализа. При этом она не только пытается осмыслить уже сложившиеся жизненные ориентиры, но и изобретает, конструирует новые, которые зачастую лишь на будущих этапах развития общества и культуры могут стать своеобразными предельно обобщенными программами человеческой жизнедеятельности.
Каждая эпоха ставит по-новому извечные вопросы человеческого бытия: о смысле жизни, о том, что есть человек, каково его предназначение, каким должно быть его отношение к природе, обществу, к другим людям. И философия каждой эпохи отвечает на эти вопросы по-своему. Кстати, К. Маркс лучше, чем многие его последователи, понимал эту особенность философии, определяя ее как «квинтэссенцию культуры», как «живую душу культуры».
Что же касается идеи научности философии, то она понималась марксизмом в особом смысле. Вопрос о границах использования здесь схем рассуждения, апробированных в математике и естествознании, требует специального разговора. В какой-то мере близок к этим схемам «Капитал» К. Маркса. Но и здесь необходим тщательный анализ специфики теории, аргументации и достоверности высказанных прогнозов. Особенно когда речь идет о сверх дальних прогнозах, связанных с общими тенденциями социального процесса. Такие прогнозы не являются жестко детерминированными предсказаниями, а представляют собой лишь вероятные сценарии развития общества. И подходить к ним как к точным расчетам социальной траектории было бы глубокой ошибкой. Между тем именно этот подход часто применяется при оценке отдельных марксовых предсказаний: выбираются высказывания, не нашедшие подтверждения, и объявляется утопией вся концепция. Любой сверхдальний футурологический прогноз включает в себя некоторые утопические элементы, какие бы научные основания и методы ни применялись при его разработке. Беда заключается не в том, что любое историческое предвидение наряду с пророческими может включать и утопические элементы, фантазией дорисованные конкретные детали эскизно предвидимого будущего. Беда начинается тогда, когда к сверхдальнему прогнозу относятся как к конкретному проекту социального будущего, воспринимают его как аналог технически обоснованного проекта простой машины, проекта, который предстоит практически выполнить, реализовав чертежи в материале.
Но критика такой порочной практики не должна разделять сами исходные установки этой практики — отношение к предсказаниям теории и к самой теории по принципу «либо все, либо ничего». С этим связано третье уточнение обсуждаемого вопроса «жив ли марксизм?». Оно состоит в требовании конкретно-исторического анализа теории. Наверное, ни одна теория, возникшая достаточно давно, никогда не бывает «жива» во всех своих частях, не бывает, чтобы она не опровергалась ни в одном своем положении и предвидении. Поэтому важно выявить конкретно, что в марксизме имеет непреходящее значение и что ограничено эпохой его собственного становления.
Хотелось бы обратить внимание, что последние отечественные критики марксизма (работы А. С. Ципко, Н. Буртина и др.) используют его методологию. Идеи материалистического понимания истории, освобожденные от их катехизисного, догматического толкования, дают в распоряжение исследователя продуктивный метод анализа социальных процессов. С позиций этого метода можно оценить и само учение К. Маркса как феномен общественного сознания. Оно создавалось в XIX столетии, и на нем, конечно, лежит отпечаток определенной социальной обстановки, куль туры своей эпохи.
Вторая половина XIX века в Европе — это время революций, баррикад, национальных войн, обостренной классовой борьбы, эпохи индустриального развития капитализма. Что мог мыслитель сказать о путях освобождения человека, опираясь на практику своего века? Он и сказал, что только через классовую борьбу, через уничтожение одного класса другим, через революцию лежит путь к освобождению человечества.
Маркс выявил тенденции к усилению общественного характера труда. Кардинальная идея его философских и социологических исследований состояла в том, что научно-технический прогресс и превращение науки в производительную силу общества взломает узкие рамки классовых и национальных отношений, создаст условия для раскрепощения человека, превратит историю человечества во всемирный процесс, который он и обозначил как социализм и коммунизм. Нужно серьезно проанализировать, насколько все эти тенденции соответствуют реальностям современной цивилизации на переходе от индустриального к постиндустриальному развитию, а не просто объявлять их утопией.
Бесспорно и то, что идея классового конфликта и революционного изменения обстоятельств могла многое объяснить в истории второй половины XIX и первой половины XX века. Но насколько эта идея остается продуктивной при решении человеческих проблем второй половины нашего столетия? На мой взгляд, критика теории революционного насилия как способа освобождения человека, которая постоянно велась и в рамках самого марксизма (социал-реформизм против большевизма), требует нового, внимательного к себе отношения с точки зрения современных тенденций развития цивилизации.