Теория ответственна за последующие превращения

Во вступительном слове было сказано, что нужно отличать подлинный марксизм от мнимого. Эта мысль для настоящей дискуссии, как и для советской идеологии в целом, спасительна. Без нее приверженность марксистскому мировоззрению была бы слишком тяжелой нагрузкой на совесть. Но не обманываем ли мы себя, утверждая, что административно-командная система — «мутант» марксизма, что нельзя смешивать марксистскую идею с ее вульгаризацией Сталиным, Мао и т. д. Обратите внимание: подлинным оказывается марксизм замыслов (классических текстов), а мнимым — марксизм реальных общественных опытов.

Спрашивается, насколько правомерно, в научном смысле корректно говорить об этом различении подлинности замысла и ложности воплощения применительно к марксизму? Если бы речь шла об обычном духовном опыте — ну, скажем, о философии Спинозы,— то требование отличать классический канон от его позднейших интерпретаций, наслоений и искажений является вполне естественным. Ведь философия Спинозы не содержит претензий на воплощение, она не ставит задачу изменить мир, довольствуясь лишь его объяснением. Поэтому ее достоинства и недостатки заключены в ней самой, она в этом смысле схожа с песней, которая сохраняет свое качество несмотря на то, что ее исполнители лишены слуха. Иное дело марксизм, содержащий в качестве ключевого, центрального, тезис о единстве теории и практики. Марксизм является программой общественного переустройства, и его достоинства выявляются только в процессе воплощения. Он в этом смысле схож с архитектурным проектом, который лишается ценности, если его нельзя воплотить в здании. Ленин говорил, что объективное содержание общественной теории определяется не субъективными намерениями ее создателей, а реальным соотношением классовых сил. С этой точки зрения теория ответственна за последующие превращения, которые она претерпевает в процессе практического воплощения. Прозвучавшая сегодня аналогия с христианским учением, которое нельзя отождествлять со средневековой христианской практикой, также представляется не совсем уместной, поскольку христианство переносит реализацию своего идеала в некий другой мир и связывает его осуществление с непосредственной промыслительной деятельностью бога. Во всяком случае, следует признать, что, отграничивая в марксизме «чистую» теорию классиков от ее «грязного» воплощения в административно-командной системе, мы судим его не но его собственным критериям.

В. М. Межуев сказал в своем выступлении, что марксизм ограничен европейской культурой и представляет собой прорыв к свободе. Он обсуждает ту же самую идею, которая вдохновляла едва ли не всех великих философов и гуманистов. Но ведь не эта приверженность идее свободы делает марксизм марксизмом, обусловливает его специфику, а специфические пути борьбы за нее. Марксизм есть теория научного коммунизма, более конкретно: учение о всемирно-исторической роли пролетариата. Поэтому утверждать, что это учение оказалось неверным, а сам марксизм тем не менее сохраняет свою первоначальную правоту, значит совершать насилие над понятиями. Это все равно, как если бы мы сказали, что идея вечного царства ложна, а христианство истинно. Нельзя говорить о марксизме, выхолостив из него то, что является в нем, по его же собственному признанию, самым основным.

Маркс, конечно, был гениальным философом, экономистом, оказавшим колоссальное, не всегда, может быть, видимое влияние па духовное развитие человечества. Но, во-первых, против этого никто не возражает, оспорить это просто невозможно. А во-вторых, в такой постановке вопрос теряет социальную остроту. В этом ряду, где находятся Платон, Гегель, Адам Смит, Карл Маркс занимает самое почетное место. Но разве это нас интересует, когда мы задаемся вопросом: умер ли марксизм? Нас интересует марксизм как идеология нашего общества, как социальный проект, осуществлением которого была 72-летняя история нашей страны. Вот о чем идет речь. И в восточноевропейских странах, сбрасывающих с себя марксистскую идеологическую оболочку, полагаю, также не сомневаются в выдающихся интеллектуальных качествах и достижениях классиков марксизма-ленинизма. Не в том вопрос, что представляет собой марксизм как явление культуры, а в том, можно ли жить согласно его предписаниям. Не в том вопрос, имеет ли смысл читать и изучать «Капитал», а в том, связывать ли свое счастье и будущее с его изучением. И здесь не так-то легко отделаться рассуждениями о подлинном и мнимом марксизме. Надо ясно ответить на вопрос о судьбе научного коммунизма, который (и именно как программа деятельности класса) является пафосом и средоточием марксизма.