Загрузка...Еще четыре года назад попытки ввести в социологию, в учение о социализме такие понятия, как «социальная удовлетворенность», «социальное самочувствие», «сопереживания труда», не говоря уже о попытках напомнить о существовании внутренних, духовных пределов преобразования общественной жизни, предавались анафеме как уступка психологизму, подкоп под материалистические основы марксизма. Еще более тяжким грехом было напоминание о биологической природе человека.
Впрочем, в этом отношении теряли разум не только философы, но и политики, практики, организаторы производства. Свои планы, начинания, кадровую политику они строили, исходя не из реального человека с его страстями, а из личности, существующей в их воображении. Организация политической системы длительное время отвлекалась от широкого спектра человеческих страстей и чувств, связанных с властью, с борьбой за нее.
В сущности, все без исключения абсурды нашей экономики, политической организации общества, которые, наконец прозрев, увидели сегодня, проистекали от упорного нежелания воспринять человека таким, каков он есть, каким его создали и природа, и история. Не замечали внутренней противоречивости человека, сочетания в нем самых различных, иногда противоположных потребностей. К примеру, потребности в самоутверждении, соревновательности, лидерстве и одновременно в общении, подчинении авторитету сильного, группе.
Разве не абсурдом были попытки добиваться утверждения коммунистической морали, «высшего проявления духовности» путем разрушения общечеловеческой нравственности, выжигания в душе человека милосердия, сострадания, чувства уважения к своим родителям, предкам, освобождая его от исторической памяти, от чувства вины, личной ответственности?
Разве не утратой чувства времени, реальности объясняются попытки Сталина возродить по сути дела феодальное прикрепление к земле в XX веке? Разве не абсурд пытаться свести все проблемы организации производства к воспитанию сознательности, к инъецированию экстаза, энтузиазма, строить всю экономику на нравственных порывах души? Разве не абсурдом является стремление стимулировать эффективность и мастерство при помощи уравнительной, скудной оплаты? Разве можно было рассчитывать на усердие крестьянина, которого каждый год чистили как липку, лишали самостоятельности?
Всегда, во все времена и у всех народов уравниловка поощряла лень, убивала мастерство, желание трудиться. Но мы отстаивали ее как завоевание социализма, одергивая всех тех, кто не шел в ногу со всеми, кто стремился к личному успеху.
Думается, что в нашем отношении к человеку есть нечто противоречивое, а в определенном смысле и ложное. В самом деле, говорим, что человек от рождения добр, чист, всем своим существом нацелен на коллективизм и добро, что его могут совратить только дурные обстоятельства, «плохие» экономические отношения. Но в то же время этому самому человеку не доверяем, с детства лишаем его права выбора, обставляем человеческую жизнь множеством запретов, ограничений. В силу непонимания этого противоречия общество проигрывает дважды.
Говоря человеку, что он хорош, чуть ли не ангел, мы освобождаем его от внутреннего самоконтроля, от критического интереса к своей душе, к мотивам своего поведения. Отсюда моральная, духовная инфантильность, неспособность отличить зло от добра. Одновременно, опутывая человека запретами, предписаниями, общество только усугубляет нравственный инфантилизм. Человек, лишенный выбора, ни за что не несет ответственности. Не было еще в истории случая, чтобы силой удавалось принудить людей к творческому труду, к инициативе. Но вопреки этой очевидной истине в нашей стране долгое время делали ставку на закручивание гаек, даже на суды как на средство укрепления дисциплины, на разнообразные формы неэкономического принуждения к хорошей работе. До сих пор не перевелись еще люди, которые верят, что с русским народом иначе нельзя, что, погоняя людей кнутом, пугая их тюрьмой, можно создавать робототехнику.
Долгие годы производство в нашей стране держалось па самых противоестественных формах организации труда и поддержания дисциплины — на практике «разгона», ругани, окрика, на страхе. Последнее вносило в сам процесс производства неуверенность, психоз, вело к постоянной опасности срыва. Одни «горели» па работе от пламени энтузиазма, другие — от всеиспепеляющего страха. До сих пор на селе преобладает унижающая достоинство человека система принуждения к труду путем запугивания.
Еще более абсурдным является остаточный принцип выделения средств на социальную сферу. При этом о человеке, призванном оживить наши миллиардные ассигнования, не только не заботятся, но и впрямую проявляют пренебрежение к его естественным потребностям и интересам, стремлению к личному успеху, индивидуальному самовыражению.
На протяжении десятилетий мы не хотели признаться себе и том, что многое в человеке не вмещается в учение о классовой борьбе и классовой природе морали в том виде, как оно исторически сложилось, что наряду с антагонизмом между эксплуататорами и эксплуатируемыми существует еще проблема извечного конфликта между прилежным и ленивым работником, между талантом и посредственностью, между человеком добрым и злым, между теми, кто нашел свое место в жизни, и теми, кто ошибся в самоопределении или даже не искал применения своим способностям. Существуют еще проблемы зависти, жадности, стремления к власти над другими людьми, проблемы немотивированной жестокости, агрессивности. Дорого заплачено и за вульгарный, насильственный атеизм.
Наверное, можно согласиться с теми, кто видит в репрессиях 30—40-х годов не только российский апокалипсис, но и трагедию Сталина как личности. Сам по себе он никогда не смог бы получить ту неслыханную, ничем не ограниченную власть над миллионами людей, какой он обладал. Она была рождена идеей вождизма, так характерной для революционного движения в России. Но самой главной причиной появления этой беспрецедентной власти было самомнение революции, гордыня новой власти, полагавшей, что она может обойтись и без прежнего разделения ее на законодательную и исполнительную, и без прежнего нрава, и без прежней, христианской морали, и без прежней, несоциалистической интеллигенции. Сталин — это страшная расплата за исторический нигилизм и романтический максимализм эпохи бури и натиска, расплата за легкомысленное отношение к природе человека, к законам жизни.