Загрузка...Бобчинский: «Ничего, ничего, я так: петушком, петушком побегу за дрожками».
«Ревизор» Гоголя
Меня не раз спрашивали устно и письменно — почему я не высказываю своего суждения о младороссах. Ответ мой прост: опыт жизни научил меня тому, что надо меньше гоняться за чужими ошибками и заблуждениями и больше работать самому. Это верно при всех условиях. Но в эмиграции это получает чрезвычайное значение. Души слишком потрясены, нервы слишком взвинчены. Силы — как будто и есть: но точки для их приложения — как будто и нет. А фигурировать хочется. Отсюда эта кружковая шумиха и беспредметная суета. И сколь многие вместе с Репетиловым шумят, и вместе с ним воображают, что делают «государственное дело».
В первые годы зарубежной жизни мне казалось, что , можно уговорить людей успокоиться, сосредоточиться, договориться друг с другом и взяться за самое важное и неотложное. Впоследствии я убедился в том, что в наше больное время многие будут болеть и изболевать свое смятение до конца и что надо им предоставить суетиться и «фигурировать», а самому присоединиться к немногим, делающим ответственное дело.
Все опасности и искушения, заложенные в так называемом «младоросском движении», были мне ясны с самого начала. Но если бы я стал высказывать мой диагноз тогда же, то мне, может быть, и не поверили бы. Всякое явление жизни должно созреть и развернуть свое скрытое естество; и тогда оно само будет судить себя, и притом с такой наглядностью и неотразимой убедительностью, которая превзойдет всякую критику.
За последний год младороссы начали совершать этот суд над собой; этот суд еще не закончен, предстоят еще дальнейшие обнаружения. Но я буду говорить только о том, что уже состоялось.
Состоялось двоякое: во-первых, — вступление в «единый фронт» с большевиками, во-вторых, — «решительные» выступления на церковной паперти в Париже. Ни в том ни в другом я не вижу «случайной выходки»; наоборот, — считаю, что и того и другого следовало ожидать. Начну со второго.
С самого начала младороссам была присуща некая повышенная самоуверенность, некий наивный апломб. Унаследовав от покойных евразийцев их заносчивость, они уверовали, что владеют каким-то всеисцеляющим средством, спасительным рецептом. Россия только и ждала их появления. Они начало самоновейшей истории: разрешители проблем, рассекатели гордиевых узлов. Они не писали, а вещали; не говорили, а поучали. Они выступали как носители некоторого политического правоверия; все прочие были для них просто еретики, или устарелые еретики. Этот наивный апломб ничего не продумавших и не видевших юношей (хотя среди них далеко не все «юноши») внушал тревогу с самого начала. То, что они писали — было совершенно элементарно, часто искренно, но почти всегда нескромно и заносчиво; нередко — просто комично, но, к сожалению, они лишены чувства юмора: комического элемента, присущего всякой ходульности, они не видят.
Думалось: если это «детская», то пусть посуетятся и перекипят; но если это начало новой серьезной политики — то это может принести в будущем неисчислимый вред.
В самом деле: Россия порабощена международною бандою, которая, быть может, по международному поручению и при явно международном содействии подрывает и выкуривает все основы русского национального бытия; полмира поставлено на голову войною, большевизмом и кризисом; все связи и интересы скрестились и переплелись настолько, что разобраться в них трудно даже самому опытному и дальновидному политику. А тут люди, прежнюю Россию не видевшие; большевизма не испытавшие и его методов совершенно не понимающие и потому неспособные определить качество того, что и кто им в данный момент нашептывает: не подозревающие, что почти каждое слово их бьет мимо и что каждый шаг их есть ложный шаг; не имеющие понятия о том, что такое аскез силы суждения и судящие обо всем с кондачка; всякий вопрос превращающие в вопросик, чтобы дать на него легкий штампованный ответ; составляющие из избитых фраз трехкопеечные катехизисы и «генеральные линии» и выдающие все это за монархическую идеологию и партийную программу — и вот эти люди принимают себя за водителей и спасателей. Что мог я видеть в этом, кроме типичной предреволюционной интеллигентщины, которая уже не раз погубила монархию, интригуя против нее, а теперь собирается скомпрометировать ее во второй раз, интригуя за нее (о младоросских интригах см. хотя бы брошюру младоросса Стерлигова «Младоросская Правда»)?
Этот самоуверенный тон, это плохо скрываемое презрение ко всем иначе мыслящим, этот политический нахрап — должны были неминуемо вылиться в поступки, что и случилось на паперти русской церкви в Париже. Монархист, пытавшийся доказать правоту свою кулачным нападением на беззащитных людей, да еще при выходе их из церкви, — не имеет никакого отношения ни к религии, ни к идее монархии. Православное богослужение есть для него повод к политической агитации и партийной драке. Государственность он мыслит как насилие. Свободу личного убеждения он не ценит ни во что. И по-видимому, даже не понимает законченную пошлость всей этой генеральной линии.
Младоросские драки на церковной паперти равносильны и равноценны той угрозе правой стенкой, которая была произнесена на зарубежном съезде. На терроре можно построить кровавую диктатуру — монархию ни построить, ни поддержать системой террора нельзя; этим ее можно только деградировать и опозорить.
Но мне, впрочем, давно уже ясно, что младороссы принимают за монархию ее внешнюю и мертвую оболочку — ее формальную схему, ее словесность, ее пустую видимость. Они и не подозревают, что монархия есть нечто большее, чем формальное преемство власти по родовому старшинству или посулы «социальности» в будущем. Они не понимают, что они впитали в себя идею монархии в том самом больном виде, который уже погубил однажды монархию в России и который скомпрометирует и погубит ее еще сто раз: ибо монархист не тот, кто носит партийный значок и ежеминутно произносит слова «Ваше Величество», а тот, кто сумеет воспитать в себе верное и живое монархическое правосознание. А в младороссах (по крайней мере в тех, кто говорит и пишет от их лица) я не вижу и следов такого правосознания.
Мало того, впитывая в себя предреволюционную, искаженную и опустошенную идею монархии, младороссы пропитали ее и продолжают сознательно пропитывать и отравлять большевистским духом, большевистскими постановками вопроса, большевистскою словесностью. Они пытаются это принципиально обосновать и вменяют себе это в заслугу. Они, по-видимому, воображают, что идут по стопам Бонапарта, и не понимают, что Бонапарт встал изнутри революции, как имманентная ей сила, встал, временно бросая ей ее словечки, но внутренно презирая ее. Бонапарт не приклеился к революции извне, он не приспособлялся к ней, сидя в эмиграции. Войнами и победами извлек он достоинство Франции из революционного позора, он воскресил и обновил в душах чувство чести — и тем спас и честь народа, и самую Францию. На галльской воинской чести построил он свою империю, а не на революционном бесчестии; не на «пореволюционном человеке», а на вечном и священном в душе француза.
Нельзя строить Россию и русскую монархию на приятии революционного бесчестия; идейное, волевое и словесное купание в нем только заразит самих купающихся и затянет их в трясину большевизма. Наивно думать, что русский народ стал верить по-большевистски и думать по-коммунистически; и что он ждет спасения из того самого угла и от людей того самого неистово-изуродованного уклада, которые мучают его, унижают его, надругиваются над ним и вымаривают его вот уже четырнадцать лет…
Господа «младороссы», не жившие под большевистским ярмом, совершенно не представляют себе, что происходит в душе русского подъяремного человека, прошедшего через большевистское чистилище. Он жаждет прежде всего и больше всего гражданского воздуха — личных субъективных прав; права не быть насилуемым, т. е. права на свою честь, на веру, на труд, на свое имущество, на свободное мнение. Революционного насилия, ограбления, выжимания соков, революционного бесчестия по отношению к Богу, к родителям, к родине, к учителям, к церкви и к храмам, революционной лжи и революционной продажности — в России не нужно никому; и вся эта подлая и пошлая словесность революционного бесчестия, которою люди живут там по необходимости, — она по душе только одним заядлым коммунистам. Россия есть ныне прежде всего море крестьян, ограбленных чуть не до нитки раскулачиванием и коллективизацией; они знают, что они ограблены и ввергнуты в крепостное состояние. Коммунистические бригады отнимали у одних мужиков все, чтобы легче отнять у других землю. Вот уже десять лет, что в России не мужик грабит, а мужика грабят. И тут-то «младороссы», силясь поспеть за революцией и как можно больше «узаконить» — и ничего, ничего не понимая в происходящем, — берут слово грабеж в иронические кавычки и требуют его узаконения: тем самым они солидаризуются с коммунистами против ограбленного мужика. Они могут быть спокойны: русский мужик сумеет оценить эту солидарность «узаконяющего» монархиста с грабящим коммунистом и сумеет отблагодарить младоросса, если тот попадется ему в составе «пореволюционных» агитаторов.
Из этого конкретного примера ясно уже, к кому приспособляются и подделываются «младороссы», делая ставку на «человека революционного стиля». Они идут совсем не к русскому крестьянину (83% населения); и не к русскому рабочему, впервые постигшему весь ужас государственно-коммунистической монополии в области работодательства; и не к замученной и униженной русской интеллигенции, — а к коммунистам. Они сближаются с угнетателями России: они принимают именно их за русских, за Россию; с ними они братаются и ассимилируются; в этих религиозно-нравственных и умственно-искалеченных болтунах они видят «нового» русского человека. Они братаются с отбросом коммунистической революции. Нет, не «братаются», а со свойственной им комической заносчивостью они пытаются его «приручить». Они могут быть спокойны: двигаясь по этой «генеральной линии», они не «приручат» революцию, а будут поглощены ею.
Обреченности этого пути и позорности его «младороссы» не видят. Да и самое слово «позор» они относят не к большевизму, а к героической попытке бороться с ним: так, «крушение» Белого Движения было, по их мнению, «позорно», а большевистская революция… это есть своего рода «новая религия»… Хаос и соблазн царят в их душах. Подумать только, как распределились для них начала добра и зла: позор на стороне Корнилова и Врангеля, а новая религия и творчество на стороне Сталина и Менжинского.
Из всего этого духовного извращения должна родиться русская монархия? На самом деле отсюда может возникнуть только ее крушение; и для этого крушения за всю эмиграцию никто еще не сделал столько, сколько младороссы. Трезвому человеку с здоровой совестью достаточно присмотреться к ним и вдуматься в их генеральную линию, чтобы стать непредрешенцем. Идейному монархисту остается только отпрянуть от такого монархизма — ибо поистине лучше антисоветская и антикоммунистическая республика, чем монархия, братающаяся с коммунистами и со всею советчиною.
«Царь и советы». Вот мудрый лозунг младороссов. Это значит: «честь и бесчестие», «правда и ложь», «милость и свирепость», «молитва и кощунство», «служение и продажность», «патриотизм и интернационализм», «рыцарственность и гепеу». Или, может быть, это будут «особые», «младоросские» советы, приемлемые для царя? Вот откуда у младороссов это влечение к единому фронту с большевизмом: создать новые советы сможет только такой царь, который сам окажется приемлемым для нынешних советов. Отсюда их «генеральная линия»: зарубежный монархизм должен настолько обольшевиться, насколько это необходимо, чтобы вытеснить собою внутри-российский коммунизм. Над этим они уже «перекинули через рубеж приводной камень» и «мотор их уже надрывается от полезной работы»; а несогласным они любезно советуют «покончить самоубийством» (все это выходки г. Казем-Бека). Для этого-то они и предлагали (столь искренно и нелицемерно) всей «остальной» эмиграции объединиться вокруг них.
Мы не можем помешать им вкладываться в единый фронт с большевиками. Пусть вкладываются. Этим они вершат сами свою судьбу; и в то же время дают наглядный урок всей эмиграции, подтверждающий правильность непредрешения.
Но пусть они не повторяют во всех своих журнальчиках заведомую для них неправду о непредрешенцах — будто они реставраторы. Нет, реставраторы не мы. Мы по этому вопросу открыто, честно и недвусмысленно высказались уже тогда, когда о «младороссах» еще и помину не было.