Загрузка...На основании предпринятого анализа нетрудно сделать вывод об онтологической состоятельности и необходимом характере ревизий, предпринятых постмодернизмом в отношении традиционной трансцендентальной установки. «Постмодернистская чувствительность», лежавшая в основе этих пересмотров, оказалась чуткостью в отношении затруднений, имплицитно присущих позиции «классического» трансцендентализма. И именно в постструктурализме получила свое дальнейшее применение изначальная ориентация трансцендентальной философии на избежание метафизического догматизма. Кроме того, анализ ряда положений постструктуралистской онтологии позволяет более отчетливо представить характер эволюции трансцендентальной философии.
Трансформация трансцендентализма имеет внутреннюю логику, имплицитно предопределяющую его динамику к ужесточению условий принятия очевидного, сообщению им большей строгости. И эта же динамика обусловливает смещение онтологии в область невесомой реальности «нереальных» событий значения. С учетом постмодернистских следствий развитие трансцендентальной философии предстает последовательностью все более глубоко уводящих редукций. Точнее, напротив, — все более головокружительным подъемом из глубины на поверхность, последовательным выведением содержания вещей из глубины их собственной сущности на все более тонкую и трудно уловимую поверхность их «данности». Это уже не кантианская поверхность чувственности, рассудка и разума, способных «отразить» сущность вещей, задав им релевантные познавательным способностям формы присутствия в мире эмпирического субъекта. И это не поверхность феноменологически очищенного сознания, где вещь, становясь аистом, обретает права гражданства в мире культурных форм или рассеянной человеческой субъективности, уже не столь однозначно локализуемой в единичном эмпирическом субъекте. Это либо поверхность текста и его вечного самопорождения в двуединой операции чтения/письма, текста без начала, центра и «собственного» содержания, тотального текста/письма, не имеющего ничего внешнего ему. Либо это поверхность плана имманенции, где вещи рождаются и умирают, где они предстают всполохами смысла на границе с его нехваткой, хаосмосом ускользающих следов-серий, хвостами неуловимых комет на небосклоне присутствия. Но и в том, и в другом случае «самим вещам» отказано в иной реальности, кроме реальности значения и его идеальных событий; уже не существует реальности их глубины, собственного смысла и однозначного присутствия. Поэтому-то в границах трансцендентальной позиции становится возможным говорить не об условиях репрезентации реальности, но об условиях ее порождения.
Может быть, все сказанное в книге не имеет прямого и строгого отношения к постмодернизму как историко-философскому явлению. Но наше исследование и было посвящено не столько описанию его «реальных» связей, сколько установлению поля самой его возможности (в том понимании специфически онтологической возможности, которая для логики, согласно Ж. Делезу, уже находится в сфере «невозможного»). Вопрос о том, есть ли эта возможность историческая (какой она мыслится М. Хайдеггером и, быть может, все еще Ж. Деррида) или (логическая» и статичная (какой она представляется Ж. Делезу) — не является проблемой «классической» истории философии.
Вопрос о «логической» или «исторической» возможности онтологического мышления и самой «первой философии» — это, скорее, вопрос онтологии, принимающей форму герменевтики истории метафизики. Действительно, по словам Ж. Деррида, «беспокоиться об основополагающих для всей истории философии понятиях, их расстраивать — отнюдь не работа филолога или классического историка философии. Как бы там ни казалось, это, безусловно, самый смелый подступ к тому, чтобы сделать шаг вне философии. Выход «вне философии» намного труднее для мысли, нежели обычно представляется тем, кто полагает, будто давным-давно в этом с наскоку преуспел, тогда как сами они обычно погружены в метафизику всем сводом того дискурса, который якобы от нее освободили» (Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Деррида Ж. Письмо и различие. С. 358.).
Именно в рамках онтологии может быть поставлен тот вопрос, который, как представляется, ускользает от решения в границах постструктуралистской критики, но вместе с тем только здесь впервые и обретает свои ясные очертания. Благодаря проведенному анализу, мы можем указать на него как на проблему, оказавшуюся «невозможной» для самой постмодернистской позиции, «извне» ограничивая поле ее внутренней возможности. Итогом нашей работы и выступает возможность экспликации этого постмодернистского затруднения.
Вопрос формулируется так: принимает ли абсолютный горизонт облик исторического априори (в форме ли эпохи забвения бытия или эпохи логофоноцентризма) или событие никогда не принимает исторической размерности, характера свершения, оставаясь лишь эффектом поверхности и оставляя в качестве абсолютного горизонта статичный горизонт смысла, в границах которого «уклонение» и «ошибка» прежней философии никогда не принимают закономерного характера? Какое из этих априори адекватнее отвечает «принципу принципов»?
Решить этот вопрос в рамках постструктурализма — значило бы произвольно выбрать между деконструкцией метафизики Ж. Деррида и «трансцендентальным эмпиризмом» Ж. Делеза, который также зачастую принимает форму историко-философского исследования. Этот выбор не регулируется «принципом принципов», даже при той широте истолкования опыта, которой мы обладаем благодаря постмодернистской ревизии. Наш выбор будет необходимо производиться за пределами и этой — широкой — «нормы» опыта. Это вторжение предпочтения, которое не управляется никаким имманентным принципом. Ж. Деррида выбирает «деконструкцию», Ж. Делез — «трансцендентальный эмпиризм».
Еще раз обозначим ставки. Выбирать предстоит между «реальным» и «возможным». При этом «реальность» не вполне реальна, поскольку не обладает присутствием, а «возможность» отнюдь не возможна, поскольку не дает места даже и возможности присутствия. Речь идет о выборе между ориентацией на «факт» неприсутствия и ориентацией на его «норму», о выборе между его фактографией и его логикой. При этом Ж. Делез и Ж. Деррида, кажется, готовы поменяться позициями, но этого не происходит.
Действительно, кажется, что «эмпиризм» более свойствен практике деконструкции, устремленной вслед за «конкретным» знака, значения, его рассеивания, его игры и, наконец, — всегда «конкретным» вторжением, нарушающим эту игру. Но, тем самым, не ищет ли деконструкция некоего представления, пусть лишь отголоска, а не голоса, лишь тени присутствия, той, которая функционально займет его место и станет за него представительствовать?
Напротив, ход делезовского анализа не соблазняется этой перспективой прямого представительства: знаки лишь условно, юмористически, представительствуют за тот возможный смысл, который их делает знаками, они отсылают к нему лишь косвенно, демонстрацией возможных пересечений знаков-серий, с апелляцией к той очевидности, что невозможное не бывает «действительным»: не бывает «событий» там, где серии расходятся. Философия Ж. Делеза — это картография сходящихся серий, не имеющая иной связности, кроме логики схождения, или логики возможного. По отношению к этой логике история «реальных» означающих и их контекстов, в определенном порядке заполняющих это «статичное» поле возможного, предстает для Ж. Делеза дополнительной последовательностью, случайной и лишенной своей собственной логики в сфере «сверх-бытия». В саду расходящихся тропок нет логики выбора маршрута.
Но действительно ли ее нет, и, стало быть, нет ее предписаний? Действительно ли «конкретное» уровня истории, «конкретное» наших обстоятельств обладает столь пренебрежимо малым «весом», «сопротивлением», «упорством»? Действительно ли мы свободны от исторических априори, от последовательности их смены и ее логики, что всегда находимся в любых условиях и можем себе позволить мыслить и говорить все, что только возможно? Едва ли Ж. Делез был настолько оптимистичен.
Вопрос наличия исторического априори, проблема самой стихии исторического — это традиционное затруднение всякой трансцендентальной философии остается предметом выбора и в постструктуралистской онтологии. Именно потому сегодня и поднимаются проблемы стиля и внутреннего времени мышления, что вопрос об отношении языка и мысли, речи и мысли остается нерешенным, а стратегия обхождения с языком до сих пор не управляется никаким трансцендентальным принципом.