Загрузка...А.Ф. ГРЯЗНОВ. Аналитическая философия. М.: Высшая школа, 2006. 375 с.
Книга представляет собой сборник наиболее значительных работ известного русского философа Александра Феодосиевича Грязнова (1948-2001). Ее содержание показывает, насколько глубоко и основательно знал А.Ф. Грязнов философию XX в., как отчетливо представлял себе повороты в ее развитии, как ясно осознавал ее проблемы. Это был действительно незаурядный мыслитель. Жаль, что такая книга не появилась при жизни автора.
Содержание книги полностью отвечает ее названию. Да, Грязнов всю свою жизнь посвятил изучению и анализу англо-американской аналитической философии и был ее крупнейшим знатоком. Смысл выражения «аналитическая философия» до сих пор не вполне ясен. В статье «Аналитическая философия и ее место в культуре XX века», открывающей книгу, Грязнов дает свое определение этого термина: «В широком смысле слова, — пишет он, — аналитическую философию можно трактовать как определенный стиль философского мышления. Он характеризуется такими, например, качествами, как строгость, точность используемой терминологии, осторожное отношение к широким философским обобщениям и спекулятивным рассуждениям. Для философов аналитической ориентации сам процесс аргументации важен не менее, чем достигаемый с его помощью результат. При этом аргументированной убедительности идей отдается явное предпочтение перед их эмоциональным воздействием. Язык, на котором формулируются философские идеи, рассматривается не только как важное средство исследования, но и как самостоятельный объект исследования» (с. 13). Как мне представляется, это — наиболее ясная и полная характеристика аналитической философии из всех, встречающихся как в отечественной, так и в зарубежной литературе. И все работы Грязнова, вошедшие в книгу, раскрывают, подтверждают и иллюстрируют именно такое понимание аналитической философии.
В книгу включены статьи о Б. Расселе и Дж. Муре, о философии психологии и современных теориях значения языковых выражений, о проблеме понимания и постмодернизме. Но центром, к которому стягивается все содержание книги, является Людвиг Витгенштейн — искренним почитателем и глубоким знатоком идей которого был Грязнов. Если представление Грязнова об истории аналитической философии выразить в виде краткой схемы, то мы получим приблизительно следующее: предшественники Витгенштейна (Фреге, Рассел, Мур) -Витгенштейн и эволюция его идей — поствитген-штейнианство. Эта схема упрощает, конечно, реальное развитие аналитического способа философствования, и сам Грязнов это прекрасно осознавал. Однако его философские симпатии выделили именно такой срез рассмотрения, и смешно было бы за это его упрекать. Во всяком случае, ему удалось дать подробный и тщательный анализ того влияния, которое оказывали идеи Витгенштейна на представителей аналитической философии в течение нескольких десятилетий.
Рассматривая творчество Витгенштейна, Грязнов обращает внимание на то, что немецкое издание «Логико-философского трактата» (1921) осталось практически незамеченным в Австрии и Германии, в то время как английское издание (1922) с предисловием Рассела «сразу сделало Витгенштейна одной из самых заметных фигур в британских философских дискуссиях тех лет» (с. 99). Поэтому идеи австрийского философа повлияли, главным образом, на англо-американскую философию. Грязнов анализирует основное содержание «Трактата», но значительно больше места уделяет рассмотрению эволюции воззрений «позднего» Витгенштейна. При этом он опирается не только на «Философские исследования», но и на «Голубую и коричневую книги», «Дневники 1914—1916 гг.», на издания многочисленных рукописей, дневников, текстов лекций и писем австрийского философа. Все это дало возможность Грязнову воссоздать в деталях постепенное и постоянное изменение взглядов Витгенштейна, нарисовать достоверную картину его поисков и находок, вскрыть неявное влияние на его творческую эволюцию учений 3. Фрейда, К. Маркса и других мыслителей. Любопытна общая оценка Грязновым философии Витгенштейна: «Новизна и эвристическая ценность его подхода не в последнюю очередь заключались в том предпочтении, которое он отдавал исследованию философских вопросов по сравнению с исследованием философских ответов» (с. 327). Анализ Грязнова показывает, что вклад Витгенштейна в философию состоял, главным образом, в постановке новых проблем, в критике известных решений, что, конечно, стимулировало развитие аналитической философии, но не позволяет говорить о «философии Витгенштейна» как о некоем систематическом учении.
Наибольший интерес для современного читателя представляет рассмотрение Грязновым того, в каких направлениях и в каких областях идеи Витгенштейна продолжают питать современную философию. Грязное прекрасно знал современную англо-американскую философию, поэтому мог в высшей степени квалифицированно судить о том, где и как проявилось на нее влияние Витгенштейна.
По-видимому, центром философских интересов Витгенштейна был язык. Еще в «Трактате» много афоризмов было посвящено смыслу и значению языковых выражений, отличению осмысленного от бессмысленного, тому, что может быть «сказано» или «показано», и т.п. Там же было сформулировано важное положение о том, что большинство философских проблем возникло вследствие неправильного использования языка и что задача философии заключается в разоблачении злоупотреблений языком. Эти идеи получили дальнейшее развитие в более поздний период творчества Витгенштейна, когда он от статичной модели значения языковых выражений Фреге-Рассела перешел к разработке динамической модели значения как употребления. Идеи Витгенштейна, показывает Грязнов, привели к формированию философии языка, игравшей центральную роль в англо-американской философии 70-80-х гг. XX в. Здесь достаточно назвать имена М. Даммита и С. Крипке, которые в своих построениях в значительной мере опирались на идеи Витгенштейна.
В своих поздних работах Витгенштейн соединяет язык с деятельностью, говоря о «языковых играх» и о языке как «форме жизни». На многочисленных примерах он показывает внутреннюю связь между объяснением слова и его употреблением -связь, которую он рассматривает как особый случай связи между правилом и его осуществлением. Сами подобные связи оказываются продуктом лингвистических конвенций, прояснение которых и составляет суть философского концептуального анализа. Поскольку язык является важнейшей составной частью «формы жизни», постольку произнесение слов и предложений тесно переплетается со всеми человеческими действиями, включенными в практику целостных коллективов. Идеи Витгенштейна о языке как деятельности получили развитие в трудах английских философов Г. Бейкера и П. Хакера, вызвавших широкую дискуссию в англо-американской философии 80-х годов.
Работы Витгенштейна, показывает Грязнов, привлекли широкое внимание к проблеме понимания и содействовали сближению философской герменевтики с аналитическим подходом. С точки зрения последнего, в содержание понятия «понимание» входит то, что человек, понимающий некоторое выражение, способен объяснить, что оно означает, оценить правильность или неправильность его употребления, ответить на вопрос или совершить соответствующее действие, переформулировать предложение, вызвать у других определенную реакцию и т.д. Понимание как раз и проявляется в реализации таких способностей. Это дает критерий, обосновывающий приписывание способности понимания другим людям. С другой стороны, современные герменевтики вслед за Хайдеггером и Гадамером постепенно отошли от ранее практиковавшегося ими исследования особенностей понимания субъективных намерений авторов текстов, начав рассматривать сами тексты в качестве автономных посредников в передаче лингвистической информации. Важную роль в сближении двух традиций сыграла, по мнению Грязнова, теория речевых актов Дж. Остина, преодолевшая односторонние истинностно-функциональные трактовки значения и выделившая в речевом акте три составляющих: локутивный, иллокутивный и перлокутивный акты. Плодотворность синтеза герменевтики с аналитической философией языка обосновывает и демонстрирует в своих работах немецкий философ К.-О. Апель.
Значительное внимание Грязнов уделяет рассмотрению влияния Витгенштейна на становление философии сознания, которая в последние два десятилетия XX в. заняла центральное место в англо-американской аналитической философии. Формирование аналитической философии психологии, а также связанной с ней философии сознания, по времени совпадает с разработкой основополагающих принципов логико-лингвистического анализа языка. Важную роль в этом сыграло опубликование в 80-е годы текстов Витгенштейна по философии сознания. В центре дискуссий по философии сознания уже давно находится витгенштейновский аргумент против «индивидуального языка» — языка, описывающего внутренние состояния субъекта (типа состояний боли, радости, страха, гнева и т.п.) и являющегося сугубо личным, понятным только самому субъекту и никому более. Многие философы придерживаются того мнения, что этот знаменитый аргумент имеет далеко идущие последствия для эпистемологии, способствуя опровержению феноменализма с заложенной в нем скептической тенденцией. Витгенштейн демонстрирует возникновение серьезных недоразумений в отношении статуса ощущений и восприятий, порождаемых сугубо индивидуальным использованием языка. Ведь в случае индивидуального следования правилам «личной» языковой игры оказывается невозможным объективное (независимое) обоснование применения тех или иных слов. Тогда и обращение к памяти как возможному критерию различения правильного (допустимого и недопустимого) в языке тоже ничем не помогает. Философия сознания Витгенштейна как раз и предостерегает от этой опасности.
Один из учеников Витгенштейна английский философ Н. Малкольм в своих работах утверждает, что многие философские споры насчет природы сознания вызываются ошибочным пониманием существительного «mind» как обозначения отдельной вещи. И такое понимание (явное или неявное) присуще не только англоязычным философам. Подобное заблуждение сложилось давно и берет свое начало еще с картезианской концепции души как «вещи мыслящей». В новейшей аналитической философии сознания заметен переход от теории психофизического параллелизма к различным вариантам теории тождества духовного и телесного. В этом плане лишь оригинальный подход Витгенштейна позволяет выявить абсурдность применения таких чисто психологических фраз, как «радостный», «испытывающий жажду» или «визуальный опыт», к мозговым процессам. Подлинным агентом человеческой деятельности, обладающей той или иной психической модальностью, на самом деле является личность как таковая, обязательно включенная в некоторую «форму жизни». В витгенштейновских текстах Малкольм обнаруживает два основных способа «подрыва» распространенного мнения о якобы скрытом характере психических процессов, обозначаемых «языком ощущений». Во-первых, австрийский философ убедительно показал несостоятельность идеи единой «сущностной» природы этих процессов, отвергнув на основе методологии радикального номинализма (принцип «семейных сходств») любые унифицирующие тенденции в данной области. И во-вторых, он подчеркивал решающую роль внешнего фона, всего окружения человека в определении значения употребляемых им слов. В том случае, когда мы затрудняемся в понимании природы психических явлений, Витгенштейн призывал смотреть не «внутрь», а вовне, обращать внимание на то, как различие в обстоятельствах изменяет значение того, что мы говорим и делаем. Ошибочное мнение многих философов, будто психологические понятия обозначают какие-то эфемерные, трудноуловимые внутренние явления, повинно в возникновении как дуалистической концепции параллелизма, так и монистической концепции тождества психического и телесного.
И, наконец, Грязнов выделяет еще одну важную область, испытавшую на себе влияние Витгенштейна, — методологию социокультурного познания. Известно, что различные аспекты «переводимости» содержания какой-либо культурно-исторической общности на язык другой такой общности давно привлекали внимание философов и ученых. И это вполне естественно, ибо речь идет, в сущности, о том, что составляет основу сложнейшего процесса понимания «иных культур» в современном взаимосвязанном мире. Грязнов стремится выявить ту роль, которую в подходах к решению этой проблемы сыграло учение Витгенштейна о естественном языке как воплощении некоторой особой «формы жизни». В понятии «форма жизни», по мнению Грязнова, отражено «взаимопереплетение, относительно устойчивая система лингвистической и нелингвистической деятельности, понимание которой в его учении накладывает свой отпечаток на характеристику всех других видов деятельности» (с. 289). «Формы жизни» Витгенштейн называл «протофеноменами», «твердой породой» любой культуры, подчеркивая тем самым, что они не могут быть подвергнуты дальнейшему анализу или критической оценке. Их следует принимать как данное, как отправную точку исследования.
Не являясь специалистом в области социальной антропологии или этнографии, Витгенштейн, тем не менее, обнаружил глубокое понимание методологических аспектов проблемы. Своеобразие его позиции в вопросе о познании «иных культур» Грязнов усматривает в выделении им концептуальной стороны данного процесса и в демонстрации всевозможных заблуждений, возникающих в результате непонимания той роли, которую играет при этом естественный язык. Критически анализируя «Золотую ветвь» Дж. Фрэзера, Витгенштейн отвергает объяснительные модели английского ученого. В противовес его мнению, Витгенштейн стремится показать, что в основе такого явления, как магия, лежат различные виды символизма (прежде всего, лингвистического символизма). В любом языке, подчеркивает он, заключена как бы целая «мифология», и поэтому для понимания и толкования ритуалов, имеющих для народов важный символический смысл, необходимо «прокладывать свой путь» именно через язык. Ан-тисциентистский пафос рассуждений Витгенштейна, подчеркивает Грязнов, во многом обусловлен тем, что для него наука — лишь одна из существующих «форм жизни», которая в принципе не может иметь каких-либо преимуществ перед иными «формами», скажем, перед магией древних народов или народов, находящихся, по нашим представлениям, на примитивной стадии развития. Будучи языковой игрой, древняя магия представляет собой такую же коммуникативную целостность, как и развитые в технологическом отношении культуры.
Завершая свое рассмотрение культурологических идей Витгенштейна, Грязнов высоко оценивает соединение культурологии с лингвистическим анализом. «Предпосылку для понимания символического смысла тех или иных событий прошлого или далеких от нас культур, — пишет он, — и в самом деле отчасти создает выражение в естественном языке особенностей («правил») некоторой практики, «ритуального» поведения, сложившегося на протяжении многих поколений» (с. 299). Однако, продолжает он, с помощью понятия «форма жизни» трудно вскрыть закономерности функционирования языка в обществе, ибо эти «формы» по определению не могут быть подвергнуты рациональной критике. Они лишь «показываются» в соответствующих языковых контекстах. Да и понятие «форма» в выражении «формы жизни» все же больше указывает на нечто застывшее, неизменное, чем на динамичную, исторически изменяющуюся систему социокультурных взаимоотношений. Подлинная социальность, утверждает Грязнов, предполагает более широкую основу, формируемую материально-практической деятельностью людей, являющейся решающим объективным фактором взаимопонимания разных культур и народов.
Книга А.Ф. Грязнова дает весьма полное представление о состоянии англо-американской философии последних трех десятилетий XX в., о том, какое развитие получили те или иные идеи Витгенштейна в дискуссиях и трудах англоязычных философов. Для тех, кто считает англо-американскую философию высшим достижением современной философской мысли, книга Грязнова явится бесценным путеводителем по лабиринтам концепций, школ, направлений, взаимных влияний и т.п. Однако тщательное и подробное рассмотрение следов влияния Витгенштейна, предпринятое Грязновым, имеет еще один, дополнительный эффект, о котором сам Александр Феодосиевич, возможно, не думал: англо-американские философы извлекают какие-то идеи из рукописей Витгенштейна почти точно так же, как когда-то советские философы извлекали идеи из «Философских тетрадей» В.И. Ленина. История повторяется!
Чрезвычайно обидно, что столь талантливый и квалифицированный философ ушел из жизни так рано. От анализа и понимания проблем современной философии А.Ф. Грязнов постепенно переходил к их решению и успел многое сделать. Грустно становится при мысли о том, что его следующей книги мы уже не дождемся.
Особой благодарности заслуживают составитель А.А. Лаврова и редактор издательства Л.Б. Комиссарова — книга дает достаточно полное представление о творчестве А.Ф. Грязнова и прекрасно издана, ее приятно взять в руки.
АЛ. Никифоров