Непосредственно в этом разум является объективным в своей регулирующей функции, объективируя природные формы как таковые. Но Апельт говорит: «Наш разум содержит в себе принцип представлять вещи независимо от ограничения нашей чувственности». Этот принцип является для него «основоположением завершения», который он, тем не менее, понимает не как задачу. Поэтому на повестку дня выходят представления в качестве идей абсолютного, в то время как непосредственное познание разума является «темным». Таким образом, его восприятие учения об идеях является логическим следствием его учения об апперцепции.
Но в дальнейшем Фриз сумел постичь нравственное содержание идей, признаваемое романтиками, и горячо, хотя и однобоко подчеркивал значение идеи для этики и эстетики. Это было необходимо, и эта его заслуга сохранится в памяти истории, в то же время нельзя не принять во внимание того, что единство системы пострадало вследствие недооценки позитивности идеи. Преодоление всех реалистических, равно как и всех спиритуалистических притязаний может быть достигнуто только через идеализм критической идеи, который единственно способен сгладить все антиномии.
В научно добросовестном и этически зрелом осмыслении Апелът и сам это признал и выразил: как говорил Фриз, отграничил друг от друга механический натурализм и «оценку» идей. «Один-единственный из нашей среды открыл немецкому народу великую тайну. Кант открыл «трансцендентальный идеализм» — новое, высшее, никогда не опровергаемое воззрение на мир, которое с научной надежностью связало религиозные идеи и физический способ представления и разрешило загадку мира. Ясно, что наши геометрические конструкции не в состоянии объяснить целостную загадочную картину природы в ее отдельных чертах, что во всех наших научных комбинациях ускользает то прелестное цветовое многообразие, которым играет бледный мрамор природы и красота образов». В этой образной форме языка видна острота и ясность мысли.
22. Но против этого языка, как и против идеи, выступает диалектика, которая, согласно Лотце, выдумывает небылицы о «смысле мира» , отражая симптом всеобщего философского регресса. «Смысл мира» нужно истолковывать, он не очевиден. И для этого есть два основных способа истолкования: механико-математический и телеологический. Но последний подразделяется еще на три: природная телеология, моральная и эстетическая. Для Лотце характерно, что он, как и Шеллинг, апеллирует к «эстетической справедливости» в качестве ultima ratio [последнего довода], что у него, как и у Шеллинга, «естественное чувство правдоподобия, в последнюю очередь, правит всеми нашими философскими начинаниями».
Таким образом, система трансцендентального идеализма создана в точном разграничении различных видов «строительных материалов» и их возможностей. Единство идеализма и эмпирического реализма кажется нам теперь незначительным, почти недостаточным выражением системы. Между тем, даже сегодня, как и во времена Канта, трансцендентализм упрекают в субъективизме, или — в «противоречивости» системы. Поэтому мы считаем не лишним завершить эти размышления развитием кантовских рассуждений в направлении, защищающем объективность его учения.
23. В чем существенное отличие трансцендентального идеализма от общепринятого?
Обычный идеализм заключается преимущественно в той мысли, что все опытные знания не дают нам истины, но что таковая обеспечивалась бы только через идеи чистого разума. Между тем это общее для всех идеалистов положение не является исходным пунктом мышления, напротив того, оно является заключением из toto coelo [совершенно] различного восприятия. Это — заслуга Канта-цензора, указавшего на данный пункт и вскрывшего противоречие, которое кроется в обычном идеализме.
Обычный идеалист исходит именно из той предпосылки, что чувственно явленное есть реальное. Но далее он заключает, что это реальное не может быть истинно реальным, так как последнее должно быть независимым от нашего чувственного созерцания, и наконец, — и с этой второй посылки начинается собственный мотив идеалистического мышления, — потому что чувственное созерцание обманывает и вводит нас в заблуждение. Именно поэтому оно не может быть средством постижения вещи в ее сущности, следовательно, истинная реальность располагается по ту сторону чувственного опыта, в идеях другого познания. В этом конечном пункте и рождается идеалист, который в начале был реалистом. Для него прежде всего существовал мир явлений, как мир реального; не поверхностно чувственное, не говоря уже о сверхчувственном, воспринял он первоначально как реальное, а чувственно данное. Но после принятия этого положения он попытался его осмыслить и обнаружил, что его опыт, представление, которое у него есть о средствах своего опыта, не смогли бы проверить существующее. «Именно этот трансцендентальный реализм впоследствии / принимает характер / эмпирического идеализма (Idealisten) и, сделав ошибочное предположение относительно предметов чувств, будто они / как предметы, существующие вне нас, должны обладать / бытием самим по себе, помимо наших чувств, приходит с этой точки зрения к утверждению, что все представления наших чувств недостаточны для того, чтобы удостоверить действительность их объектов (derselben)» (A. S. 369). В силу этого исходного пункта обычный идеалист заслуживает прозвище эмпирического, а говоря точнее — материалистического, поскольку его преследует это его первоначало. И его «идеи» пристают, приклеиваются к материальному.
В то время как реальный мир, который полностью захвачен его эмпирическим чувством, он желает обосновать на иной основе, нежели на основе опыта, но никогда не может его закрепить, полет его фантазии преодолевает границы любого опыта, а чувственно-чуткие субстанции провозглашаются им сверхчувственными идеями. Желание обозначить утонченные радости как нечувственные, говорится в «Критике практического разума», «это то же самое, как если бы невежды, которые любят покопаться в метафизике, мыслили себе материю столь тонкой и сверхтонкой, что у них от этого голова пошла бы кругом, а затем предположили бы, будто таким образом они придумали духовную и тем не менее протяженную сущность». «Сверхтонкая» материя остается материей, а эмпирический идеалист в психологии, как и в космологии, каким бы он ни был с самого начала, является эмпирическим реалистом (Выражение «трансцендентальный реалист» является грубым показателем до этой степени ни в коем случае не принимаемой свободы, которую Кант облек в господствующую языковую форму, в то время как именно на этих словах воздвиг он свою новую методику, а на ней — и всю свою систему.
ритике, предшествующего исследованию» [Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука. С. 542.]).
Иное дело трансцендентальный идеалист: он исходит из научного опыта. Его первой заповедью является: того, с чего должен начинаться любой опыт, нельзя избегать. Таким образом, его первым шагом является отвлечение от материи опыта, для него она не является началом любого мышления. Он воспринимает, в первую очередь, не мир вещей, до любого опыта, чтобы затем постигнуть его с опытом в его возможной априорной истине — невозможное требование! А так как он ничего другого и ничего ранее не мог знать, кроме возможности опыта, то по этой причине порядок «рефлексивных понятий» материи и формы в его коперниканском духе поменялся: первым, что следует искать, является форма закона как форма опыта. Она является истинным априори. Предмет должен вращаться вокруг нее, в этом вращении он и может впервые возникнуть.
После опыта посткантовской философии можно задать вопрос: порождается ли реальность из самостоятельных творческих понятий, и должен ли быть отвергнут идеализм?
Но, с точки зрения истории, трудно постижимым является как раз то, что Канта смогли полностью пропустить. Не только в одних понятиях, но также и в чистой, т.е. научной чувственности, открывается априори, и тем самым делается невозможным «интеллектуальное созерцание».