Загрузка...Самобытный характер атеизма Шевченко определялся тем, что поэт был кровно связан с народом, весьма широко использовал фольклор. Очень часто поэт применяет такие выражения, как «бог», «святой», «молитва» и т. п. Но он вовсе не вкладывал в них обычного религиозного содержания. Иван Франко писал, что «слова «бог», «божий» и т. п. являются у Шевченко скорее поэтической фразой, образным выражением, а не имеют никакого догматического, религиозного значения» (Иван Франко. Избранные сочинения, т. V., М., 1951, стр. 182.). Под словом «бог» Шевченко понимает, как правило, правду, социальную справедливость, как ее представляет себе передовая часть крестьянства.
Поэт отрицает бога в его прямом, религиозном смысле слова и призывает не молиться ему. Поэт одновременно обращается к «богу», понимая под этим правду, социальную справедливость, по разумению простого народа, и в форме молитвы требует этой справедливости:
«…Лгут все боги,
Все идолы в чужих чертогах!»
(II. 321).
восклицает поэт в стихотворении «Осии глава IV. Подражание».
Поэт призывает не верить попам и царям. В стихотворении «Ликерии», посвященном крепостной девушке, на которой Шевченко хотел жениться, говорится:
…Друг мой милый,
Моя голубка! Не крестись,
И не клянись, и не молись
Ты никому! Солгут все люди,
И византийский саваоф обманет!.. (В «Кобзаре» пражского издания (1876) эти строки, выражающие антирелигиозные утверждения, пропущены (см. стр. 356—357). Это один из многих примеров извращения творчества Шевченко.)
Продолжая далее, поэт пишет:
…Не обманет бог,—
Карать и миловать не будет:
Мы не рабы его — мы люди!
Поэт призывает «молиться» «богу»-правде. В поэме «Неофиты» он пишет:
Молитесь господу святому,
Молитесь правде на земле —
Ей только! Никому другому
Не должно кланяться! Все ложь —
Попы, цари…
(Цит. по кн.: Тарас Шевченко. Собрание сочинений в пяти томах, т. II. М., ОГИЗ, 1948, стр. 278, так как в русском издании (М., 1955, т. II, стр. 268) перевод неудачен. Здесь не подчеркнуто, что есть только один «бог», это — правда, как это пишется в подлиннике (см. Тарас Шевченко. ПЗТ, т. II, стр. 272). Еще хуже это место дано в русском переводе «Кобзаря» Шевченко (Гослитиздат, 1947, стр. 562):
Молитесь господу святому,
Молитесь правде на земле —
Им только! Никому другому
Не должно кланяться! Все ложь —
Попы, цари…
Выходит, что Шевченко призывает молиться не одному «богу» — правде, а двум богам: «правде на земле» и «господу святому».)
Мысль Шевченко о «боге» как социальной правде народа имеет глубокую связь с фольклором. В «Записках о Южной Руси» П. Кулиш приводит очень интересную в этом отношении «думу», записанную со слов бандуриста. В ней говорится:
Нема в світі правди, правди не зискати!
Що тепер неправда стала правдувати.
Уже теперь правда сидить в темниці,
А тая неправда — с панами в світлиці.
…..
Хто по правді судить, то того карають,
А хто не по піравіді, того поважають.
Ой хто буде в світі правду ісполняти,
Тому зошлеть Господь що-дня благодаті;
Бо сам Господь — правда і смирить гордыню,
Сокрушить неправду, вознесе святиню! (П. Кулиш. Записки о Южной Руси. СПб., 1857, стр. 101—102.)
Итак, на свете нет правды, за правду карают, господствует неправда, носителем которой выступают паны-помещики. «Дума» призывает к борьбе с неправдой. Понятие «бога» и правды — понятия равнозначащие.
О широком распространении этой песни среди лирников, кобзарей говорят различные источники. Так, современник Шевченко и его друг Л. М. Жемчужников записал эту песню от бандуриста в Роменском уезде, Волынской губернии («Киевская старина», 1883, август, стр. 769—770.). В статье «К изучению украинского мировоззрения» Фаддей Рыльский также писал, что «песню о правде» часто поют лирники и что он это слышал сам («Киевская старина», 1883, ноябрь, стр. 285.).
Сравнивая эту «песню о правде» с поэзией Шевченко, нельзя не прийти к выводу, что и по общему смыслу, а местами и по форме выражений, она совпадает с одним из распространенных мотивов поэзии Шевченко. Так, лирник, как говорит Ф. Рыльский, пел о том, что «тая неправда пье вино з панами». Шевченко несколько в иной форме, но в основном передает тот же образ, когда пишет, что:
Кат издевается над нами,
А правде — спать и пьяной быть
(I, 405).
Ф. Рыльский отмечает, что у украинского народа имеется сильно выраженная наклонность к юмору, она находит свое проявление и в фольклоре и в произведениях талантливых украинских писателей. Причем, этот юмор распространяется и на такие «высокие» предметы, как «бог» и его «святые». «Встречаются, впрочем,— говорит Ф. Рыльский,— и в народной среде в тесном смысле слова разговоры… о том, не забыл ли Господь нашу землю, не посылая ей дождя… о святых, которые «десь загуляли», не обращая внимания на просьбы людские и т. п.» («Киевская старина», 1888, ноябрь, стр. 292.). Такие же мотивы, как было показано, во многих случаях имеются и в поэзии Тараса Шевченко, что еще раз свидетельствует о тесной связи фольклорных мотивов с творчеством поэта.
Мысль о «боге» как социальной справедливости Шевченко проводит в произведении «Давидовы псалмы». Поэт решительно выступает на стороне угнетенного, обездоленного простого народа, с гневным протестом против угнетателей, людей богатых, борется за правду, за социальную справедливость:
Враг нагрянул новый:
Нас крадут и пожирают,
Как овец!.. Без платы,
Не за что ты отдал, боже,
Нас врагам проклятым.
…Встань же, боже,
Долго ль спать ты будешь,
Отвернув лицо, не видя,
Как страдают люди?
Мы устали, мы смирились —
С тяжкими цепями.
Помогай вставать нам, боже,
На бой с палачами.
Здесь важно снова отметить, что «бог» выступает как «правда» угнетенного народа. Псалмы кончаются уверенностью в том, что правда все же восторжествует. Под видом бога-правды проводится идея протеста против гнета, призыв к народному восстанию.
Не случайно и в своем «Букваре» Шевченко помещает отдельные строфы из подражания «Давидовым псалмам», в которых незаметно для цензуры проводит ту же идею: «бог» — правда по понятиям крестьянства, правда в конце концов восторжествует, и злые люди «за діла іх кроваві, лукаві» получат возмездие, они погибнут. Для всякого читающего крепостного крестьянина было понятным, что речь идет о кровавых и лукавых делах помещиков-крепостников (Букварь Южнорусский, стр. 5—6.).
В таких поэмах как «Мария» и «Неофиты», в которых Шевченко по-своему использует некоторые элементы фабулы евангельских легенд, довольно ярко проявляется атеизм поэта. В образе Иисуса Христа и «божьей матери» Марии поэт показывает простых людей — борцов за социальную справедливость, за правду, как ее понимает угнетенный народ.
Поэму «Мария» Шевченко начинает «молитвой» к «божьей матери». Используя церковные выражения, он просит «божью матерь» помочь «обделенным и слепым рабам».
Зачатие девы Марии и рождение Христа Шевченко изображает не по-евангельски, в виде чуда от «духа святого», а естественным путем.
Сын Марии — Иисус — это носитель правды, правды «рабов», всех угнетенных, борющихся против царей и всех угнетателей, поработителей. Его распяли за «святую правду», «за воленьку, святую волю».
В творчестве Шевченко нет никаких данных, которые давали бы основание утверждать, что Шевченко признавал Христа за реальную историческую личность. «Христос» у него — образ борца за правду народную.
Характерной особенностью поэмы «Мария» является также то, что Мария — это активная женщина, которая всюду пошла за сыном и несла в народ слово правды. Таким образом, ничего святого (в религиозном смысле этого слова) от евангельской легенды, использованной Шевченко в поэме «Мария» не остается.
Царская цензура заметила антирелигиозный характер и свободолюбивые идеи поэмы «Мария». Цензор писал, что поэма представляет собой кощунственные извращения евангельских сказаний, что «Иисус Христос» и «пресвятая дева» изображены в ней обыкновенными людьми и что Шевченко пропагандирует свободу и равенство между людьми. Харьковский и ахтырский архиепископ Арсений доносил в синод в декабре 1910 г., что в книге «Кобзарь» имеются «совершенно антирелигиозные» стихотворения и, в частности, поэма «Мария», «в которой в опи сании священных событий, как-то: благовещение пресвятые богородицы и рождества Христова — допущены автором циничные выражения, уничтожающие достоинство богоматери и ее непорочность и извращающие истинный смысл христианского понимания означенных событий» (Т. Г. Шевченко в документах і матеріалах, стр. 303.).
У нас нет прямых сведений, читал ли Шевченко пушкинскую «Гаврилиаду», написанную в 1821 году. «Гаврилиада» является атеистической пародией на евангельский рассказ о непорочном зачатии девы Марии от «духа святого». Атеизм Пушкина нашел в ней свое философское обобщение в тех строках, где он говорит о том, что влюбленный в деву Марию бог бросил думать о всем мире, а мир и без него продолжал свое существование «своим порядком».
…Всевышний между тем
На небесах сидел в уныньи сладком,
Весь мир забыл; не правил он ничем,
И без него все шло своим порядком
(А. С. Пушкин. Соч., т. IV, 1949, стр. 42.).
Мир, стало быть, и без бога обходится, в нем вовсе нет необходимости.
«Мария» Шевченко написана в ином аспекте, но в «Марии» Шевченко и в «Гаврилиаде» Пушкина есть одна общая основная идея — развенчание святости всей евангельской легенды о непорочном зачатии девы Марии.
В «Неофитах» в образах последователей Христа «неофитов» (первых христиан) Шевченко показывает борцов за раскрепощение угнетенного народа. Когда-то давно, пишет он, «звезда всесветная взошла» и «правды слово, священной правды и любви» принес на землю сын Марии — Иисус Христос. Но «фарисеи» его истязали и распяли на Голгофе среди злодеев:
За что? Но упорно
Молчит старый верхотворец
И его святые —
Помощники, поборники,
Кастраты немые! (Тарас Шевченко. Собр. сочин. в пяти томах, т. II, М., 1948, ст. 271—272. Цитируем по этому, а не по принятому нами изданию, потому что в нем слова подлинника «сивий верхотворец» переведены «всевышний наш создатель» (II, 262). В результате утеряна ирония.)
По тону цитируемых выше строк не трудно понять, что у поэта совершенно отсутствует не только какое-либо уважение к «старому верхотворцу» и его святым… кастратам немым», но и просто отрицается всякая их святость.
Носителя правды и любви распяли, но слово его не погибло. Как бы обращаясь к нему, поэт говорит:
И слово правды понесли
По стогнам страждущей земли
Твои апостолы святые.
Действие происходит, иронически говорит Шевченко, «не в нашем краю, богу милом», а в чужой языческой земле во времена царя Нерона, который зверски преследовал христиан. Фактически же под именем «языческой земли» поэт разумеет царскую Россию; а в образе римского царя «Нерона» — русского царя Николая I. Об этом автор довольно ясно дает понять в одном месте поэмы, где, как будто по ошибке, вместо «Скифии» (древнего названия места на южном берегу Черного моря, куда римское государство ссылало обычно политических преступников) он называет Сибирь — место ссылки борцов за волю в царской России. Поэт не впервые под именем «Нерона» показывает Николая I. Еще в стихотворении «Холодный яр» он писал:
Не зовите преподобным
Николу — Нерона!
Поэт говорит далее, что кесаря, т. е. царя, его приспешники («вся знать») объявили «богом». И Шевченко зло издевается над таким «богом» и над его холуйствующей «знатью»:
Перед Нероном,
Перед этим новым божеством,
Вчера молитвенно склонялась
Вся знать — и щедро изливалась
Вчера господня благодать.
Тем — деньги, тот — повышен в чине,
Тому — аренда в Палестине,
Подручным кое-что; тому —
Благоволили лично дать
Свою наложницу в супруги.
Подержанную? Что ж такого!
Зато от кесаря! Другого
Сестру благоволили взять
К себе в гарем. И тут дурного
Нет ничего: должны без слова
Себя под бога подстилать,
Не только близких…
Вся эта убийственная оценка царя прямо относится и к богу, потому что царь выступает как бог, действует именем бога.
И вот тысячи матерей обращаются с молитвой к «кесарю и богу» о спасении их сыновей, преследуемых царем за правду. Этих
несчастных людей Шевченко называет «плебеями-гречкосеями», давая тем самым понять, что речь идет о бедном простом народе, о «рабах», причем в такой стране, где бедняки сеют гречку, т. е. в царской России.
Поэт призывает не верить лжецам-попам и царям, не молиться их богу, а молиться только одному «богу» — «правде на земле». «Бог», это — правда, по разумению простого народа. В уста неофита Алкида Шевченко вкладывает молитву-псалом, в которой он выражает надежду на победу правды:
В их руках мечи стальные
Остры обоюду —
На отмщение языкам
И в науку людям…
Поэт уверен, что «закуют парей несытых (ненасытных.— М. Я.) в железные путы» (Тарас Шевчєнко. Собрание сочинений в пяти, томах, т. II. ОГИЗ, М., 1948, стр. 280—281.).
И далее, как бы делая вывод, уже от своего имени поэт пророчески провозглашает затем восход свободы и неизбежную кровавую расправу гневного народа над царем-угнетателем:
…Гнусный, злой,
Развратный старец, наслаждайся
В своих гаремах! Из-за моря
Уже встает звезда и вскоре
Не громом праведным, святым
Тебя сразит — ножом тупым
Тебя зарежут, как собаку,
Иль обухом убьют!
(II. 272).
Когда неофита Алкида отвели в Колизей и бросили на растерзание зверям, поэт, обращаясь к его матери, как и в поэме «Мария», призывает в ее лице и женскую половину человечества к активным действиям — к расправе над кесарем «Нероном-богом». Это свидетельствует о революционно-демократическом характере поэзии Шевченко.
В письме к Кухаренко Шевченко пишет: «Еще сочинял я тут… поэму «Неофиты», будто бы из римской истории» (V, 398) Именно — «будто бы».
А вот Драгоманов и по поводу «Неофитов» продолжает утверждать, что здесь «Шевченко стоит на почве христианства (М. Драгоманов. Шевченко, українофіли і соціалізм, стр. 51.)…» «Социалист» Драгоманов оказался большим защитником религии, чем националист П. Кулиш, идейный противник Шевченко и
его современник. Ведь и тот должен был признать в письме к Шевченко 20 января 1858 г., что «Неофиты» поэма не религиозного, а политического содержания.
Говоря о «боге», Шевченко использует иногда воспринятую по традиции от народа форму выражения, как поговорку, без всякого религиозного содержания. Замечательной иллюстрацией для понимания этого может служить такая поэма Шевченко, как «Сон». По существу своему это — острый политический памфлет против «самодержавия и православия», этих двух китов на которых держалась Россия крепостнического строя. Атеист Шевченко в этой поэме прямо заявляет: «нет на небе бога» (I, 317). И одновременно в этом же произведении воинствующего атеизма мы встречаем такие высказывания:
Пошлем думу прямо к богу;
Там, за облаками,
Спросим: долго ль кровопийцам
Пановать над нами?
(I, 320)
Ясно, что обращение к «богу» здесь есть не больше, как форма народного выражения, в которой нет никакого религиозного содержания.
И такой пример у Шевченко не единичен. Так, в стихотворении «Считаю в ссылке дни и ночи», написанном в 1850 г., подчеркивая тяжесть одиночества, поэт выражает явно атеистическое настроение: «Даже бога вокруг тебя нету!» И в то же время, мечтая вернуться из ссылки, чтобы погулять «на Днепром», как бы обращаясь к богу, поэт восклицает:
Дай дожить, дай посмотреть мне,
О боже мой милый…
(II. 217)
Ясно, что выражение «О боже мой милый» здесь не имеет религиозного смысла, а применяется в виде простой поговорки, принятой в народной разговорной речи.
В ряде случаев поэт говорит о боге в смысле судьбы, «доли», как это принято в народной речи:
Иль на то господня воля?
Иль такая ее доля?
Росла внаймах, век трудилась,
Сиротину полюбила
(II. 42),
—пишет Шевченко о крестьянской девушке в стихотворении «Платок». Аналогичное высказывание имеется в одном из самых ранних произведений Шевченко — «Порченая» (1837).
О том, что Шевченко — атеист и революционер, вынуждены иногда признать и такие оголтелые враги атеизма и революции, как церковники. Типичным в этом отношении является следующий эпизод, происходивший в Галиции. В 1903 г. в газете «Галичанин» (№ 239) была напечатана корреспонденция о состоявшемся в Тарнове съезде духовенства «Добромыльского деканата», который выразил протест против издания собрания сочинений Шевченко по тем мотивам, что некоторые стихотворения Шевченко являются антирелигиозными и безнравственными, а «люди злой воли» распространяют это издание среди простого народа. Поэтому, говорилось в заявлении съезда, «деятельность душепастырей сильно затрудняется». Съезд обратился к полиции с просьбой: подвергнуть «опале… издания Шевченко с нерелигиозными и безнравственными стихотворениями» («Киевская старина», 1903, февраль, стр. 87.).
Не менее характерен и другой случай, Киевская городская Дума, состоявшая из либерально настроенных гласных, 15 марта 1911 г. вынесла решение об изыскании средств на постановку в Киеве памятника Тарасу Шевченко в связи с пятидесятилетием со дня смерти поэта. Блюститель религиозной нравственности, помощник наместника Киево-Печерской лавры, архимандрит Антоний возмутился этим решением и направил Киевскому губернатору Трепову свой решительный протест. В нем он так писал о творчестве Шевченко: «проведены в тех сочинениях красноречиво и крайне дерзко злокозненные мысли и чувства; а именно: безбожие, кощунство, отрицание власти и закона, ненависть к церкви православной… царскому самодержавию… подстрекательство… к кровавой междуусобице и к многим другим революционным проявлениям» («Наукові записки», кн. IV, Київ, 1939, стр. 136—157.).
Таково мнение служителей церкви и защитников царя об идейном содержании творчества народного поэта.
Своеобразного применения некоторых традиционных библейских, евангельских выражений и образов, к сожалению, не смогли понять некоторые авторы статей о Шевченко. Так, Мариэтта Шагинян в своей работе «Тарас Шевченко» говорит о какой-то «религиозности» (См. М. Шагинян. Тарас Шевченко, стр. 112.) Шевченко. Хотя эту религиозность она берет в кавычки и утверждает, что эта «религиозность» не вредила материализму Шевченко, что в поэзию Шевченко вошел как воинствующий антирелигиозник. Это вносит некоторую путаницу в понимание воззрений Шевченко.
В статье «Шевченко і організація Кирило-Мефодіївського товарищества» Бортников, говоря, правда, мимоходом об отношении Шевченко к религии, занимает неправильную позицию.
когда пытается такие слова, как «бог», «молитва» и тому подобные, встречающиеся в произведениях Шевченко толковать в религиозном смысле слова, как проявление «бессилия и отчаяния» (Т. Г. Шевченко. Збірник статтей до 125-ліття з дня нарождения. Київ. Держ. Університет, 1939, стр. 282.). Хотя далее Бортников и говорит о том, что в общем борьба вела Шевченко к атеизму. Настроения «бессилия и отчаяния» чужды революционному демократизму Шевченко. Он твердо верил в светлое будущее и непреклонно боролся за него.
Украинские буржуазные националисты без зазрения совести прямо объявляют поэта человеком-христианином. Так, проф. К. Ф. Сумцов в статье «О мотивах поэзии Т. Г. Шевченко» писал: «Теплое религиозное чувство и страх Божий проникают весь «Кобзарь… Как человек весьма религиозный, Шевченко… постоянно выдвигает христианский принцип добра, в особенности прощение врагам» (Но лживость этого утверждения ясно видна из приведенного нами большого материала, свидетельствующего об атеизме Шевченко.
Украинский либерал Драгоманов в работе «Шевченко, українофіли і соціалізм» писал, что даже в 1845 г., когда Шевченко создал поэму «Кавказ», он, якобы, оставался «истинным христианином и даже православным». И это утверждается, не взирая на то, что Шевченко в этой поэме прямо выступает против христианской религии. Драгоманов явно замалчивает также то обстоятельство, что в поэме «Сон» («У всякого своя доля»), написанной еще раньше — в июле 1844 г., Шевченко прямо отрицает бога. Но Драгоманов вынужден все же признать, что и в этот период у поэта были «смелые покушения» на религию, «и даже безбожные слова и картины», но это, мол, не больше, как «только или выкрики досады горячего человека, или вольнодумное кощунство» (См. М. Драгоманов. Шевченко, українофіли і соціалізм, стр. 48—52.).
В одном из писем к И. Франко в 80-х годах Драгоманов пишет, что Шевченко «скорее деист, чем христианин» (М. Драгоманов. Листи до Iв. Франка. 1881—1886 г. Львів, 1906, стр. 189.), но не материалист. Так запутался Драгоманов в угоду церковникам и украинским буржуазным националистам.
Известный националист Евшан опубликовал статью «Релігія Шевченка». По его словам, Шевченко хотел дать людям «живого бога братолюбия и тихой голубиной кротости, какого носил в своем сердце» («Українська хата», 1910, № 4, стр. 254—250.). Так революционера, многократно призывавшего крестьян окропить волю «злою вражескою кровью» помещиков и царя, призывавшего «к топору», изображают смиренным христианином с голубиной кротостью.
То новое, передовое, что внес Шевченко в дело борьбы с религией— это отрицание бога, атеизм, в этом — главное, одна из важнейших сторон содержания его творчества. Остатки неизжитого прошлого, исторически обусловленная ограниченность взглядов Шевченко заключаются в том, что он заимствовал старые библейские, евангельские формы выражения, в которые, однако, вовсе не вкладывал обычного религиозного содержания.
Понятно, в нашу эпоху, когда богостроители и богоискатели, вроде Луначарского, пытались в слово «бог» вложить какой-то «комплекс идей», которые, якобы, «будят и организуют социальные чувства», то это, как со всей решительностью отметил Ленин в своих письмах к А. М. Горькому, есть наиболее тонкая, самая опасная проповедь реакционных идей, это есть не что иное, как попытка подкрасить, подсахарить, по выражению Ленина, идею клерикалов. Богостроительство и богоискательство означали переход от материализма и атеизма — к клерикализму, к реакционной поповщине.
Но ведь были и другие времена. «Было время в истории,— говорит Ленин,— когда, несмотря на такое происхождение и такое действительное значение идеи бога, борьба демократии и пролетариата шла в форме борьбы одной религиозной идеи против другой» (В. И. Ленин. Сочинения, т. 35, стр. 93.). Эта борьба имела прогрессивное значение.
У Шевченко еще более высокая форма борьбы крестьянской революционной демократии: он вовсе не проповедует никаких новых религиозных идей, он только использует религиозные формы выражений с целью антирелигиозной пропаганды.
Прямая пропаганда безбожия в условиях крепостничества, когда, по выражению Энгельса, «Чувства массы вскормлены были исключительно религиозной пищей», могла бы отпугнуть эти массы. Поэтому выступления Шевченко, когда он нес в массы революционные идеи и одновременно развенчивал христианского бога, используя старую «религиозную одежду» для новых идей атеизма, следует признать, безусловно, прогрессивным явлением.
Из истории общественной мысли мы знаем много подобных примеров. «…Кромвель и английский народ,— писал Маркс,— воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. VIII, стр. 324.). Виднейший французский утопист-социалист Сен-Симон называл свое учение «новым христианством». Голландский философ Спиноза в своей «Этике» природу называл «богом», прибегал к таким выражениям, как «божественная природа» (См. Спиноза. Этика. 1932, стр. 14, 15, 39, 140.). И это не метает все же нам с полнейшим основанием считать его материалистом.
Для пропаганды атеизма Шевченко по традиции заимствовал от простого народа библейскую, евангельскую форму выражений.
Этим объясняется, также и то обстоятельство, что эпиграфом к целому ряду своих произведений, таких, как «Сон» («У всякого своя доля»), «Еретик», «Подземелье», «Кавказ», «Неофиты», «Мария», Шевченко берет то или иное библейское или евангельское изречение. Характерно, что это относится как раз к его произведениям, политически наиболее острым и наиболее резким в антирелигиозном отношении.
В нашей литературе применение Шевченко названных эпиграфов пытаются иногда объяснить тем, что Шевченко хотел ими замаскировать от царской цензуры подлинный смысл своих произведений. Такое толкование следует признать несостоятельным. Шевченко и не мог рассчитывать на опубликование в печати таких произведений, как «Сон», «Кавказ», «Неофиты», ввиду их весьма острого политического и атеистического содержания. Как видно из письма к М. С. Щепкину 17 января 1858 г., он и сам это прекрасно понимал.
Если в слова «правда» и «бог» Шевченко вкладывал одинаковое содержание, то, естественно, что он не называл свои взгляды атеистическими. Из записи в дневнике за 27 июня 1857 г. видно, что Шевчено рвется из ссылки в любимый им Петербург, чтобы увидеть Академию художеств, Эрмитаж, услышать оперу. Мечтая об этом, поэт пишет: «…как невыразимо сладко веровать в это прекрасное будущее. Я был бы равнодушный, холодный атеист, если бы не верил в этого прекрасного бога, в эту очаровательную надежду» (V, 33). В данном случае под словом «атеист» Шевченко понимает, как это было принято в буржуазной литературе, человека бездушного, без возвышенных целей и идеалов, без любви к прекрасному, без веры в счастливое будущее, словом, грубого материалиста в дурном смысле этого слова. Такому «атеисту» Шевченко, естественно, противопоставляет веру в «бога», а «бог» у него выступает символом любви к человеку, символом веры и надежды на счастливое будущее для трудового народа. Следовательно, в приведенных выше словах Шевченко нет осуждения того, что мы понимаем под атеизмом.
В некоторых случаях Шевченко как бы положительно отзывается о Христе. Так, в повести «Прогулка..» поэт, например, пишет, что если бы красота имела блоготворное влияние хотя на половину человечества, «…тогда бы мы быстро близились к совершенству и, наконец, олицетворили бы собой божественную заповедь нашего божественного учителя» (IV, 312). Но в этих словах также не содержится религиозного смысла. У Шевченко, как показано выше, кроме прямого отрицания бога вообще, в поэме «Мария» имеется также прямое отрицание божественного происхождения Иисуса Христа. Словами об исполнении «заповеди» Шевченко снова, применяя традиционное библейское выражение, дает, собственно говоря, характеристику будущему общественному строю, в котором не останется социальной несправедливости, врагов, а все люди будут как братья, наступит равенство.
В поэме «Неофиты» Шевченко также отмечает, что апостол Петр проповедывал «братолюбие» (II, 264). В поэме «Мария» он вновь говорит, что сын Марии, т. е. Христос, учил «людей любить, за правду стать» (II. 313).
Вот эта евангельская проповедь любви к людям и привлекала внимание Шевченко. Именно поэтому у него встречаются положительные высказывания о Христе, как о «человеколюбце», о его «заповеди» человеколюбия.
Никакого сомнения не может быть в том, что не божественность, не мистика интересовали Шевченко в христианстве, не поповский обман трудящихся обещанием блаженной жизни «на том свете», а социальная сторона учения, проповедь «грядущего избавления» «от рабства и нищеты», требование «братолюбия». Именно это отвечало социальным идеалам Шевченко.
В некоторых письмах Шевченко к его друзьям и знакомым также иногда можно видеть религиозную форму выражения. Сам Шевченко это объясняет тем, что ему приходилось прибегать к «ложной вежливости» выражаться в общепринятом духе. Это особенно относится к письмам Шевченко к религиозно настроенной графине А. И. Толстой, жене вице-президента Академии художеств, которая принимала активное участие в попытках освободить Шевченко из ссылки, или хотя бы облегчить его положение. То же следует сказать о его письмах к мистически настроенной княжне Варваре Репниной.
На этих письмах поэта тем более надо остановиться, что, спекулируя на них, украинские буржуазные националисты и их американские хозяева пытаются сделать вывод о религиозности Шевченко. Так делает, например, профессор Колумбийского университета США К. Меннинг в своей вступительной статье к сборнику переведенных им стихотворений Шевченко. Меннинг утверждает, что в письме к Репниной Шевченко разделял «христианскую философию», дававшую ему утешение в его безнадежном положении в ссылке (Taras Shevchenko. The Poet of Ukraine. Selected poems. Translated wich an Introduction bu Claranse A. Manning. 1945, стр. 56.).
Сам Шевченко, как это видно из его слов, иначе рассматривал употреблявшиеся им в письмах религиозные выражения. Так, будучи проездом из ссылки в Нижнем Новгороде, Шевченко зашел в гости к известному языковеду В. И. Далю. В беседе В. Даль предложил Шевченко прочитать Апокалипсис в его — В. И. Даля—переводе и с его толкованиями. Шевченко считал Апокалипсис «боговдохновенной галиматьей» и потому в дневнике отметил, что автор Апокалипсиса написал эту книгу с целью обмануть своих «приставов», державших его в тюрьме, «…чтобы они (пристава) подумали, что старик рехнулся, порет дичь и скорее освободили бы его из заточения». «С какою же целью такой умный человек, как Владимир Иванович,— пишет Шевченко о В. И. Дале,— переводил и толковал эту аллегорическую чепуху? Не понимаю… Не думает ли он открыть в Нижнем кафедру теологии и сделать меня своим неофитом? Едва ли. Какое же мнение я ему скажу на его безобразное творение? Приходится врать, и из-за чего? Так, просто из вежливости. Какая ложная вежливость» (V, 175, 176).
Но и в среде людей, настроенных подобно В. И. Далю, Шевченко не всегда прибегал к «ложной вежливости».
Шевченко не был марксистом и, естественно, он не мог до конца последовательно решить вопросы, связанные с религией. Так, резко критикуя в дневнике идеализм Либельта, Шевченко вдруг соглашается с ним, «что религия и древних и новых народов всегда была источником и двигателем изящных искусств» (V, 66).
В данном случае Шевченко, конечно, не прав. Религия и искусство являются формами общественного сознания и определяются в конечном счете общественными материальными условиями бытия. Религия действительно влияла (но не больше) на искусство, в особенности в условиях феодального общества, когда не только философия была, по выражению К. Маркса, «служанкой религии», ею же было и искусство. Назвав религию «двигателем» искусства, Шевченко преувеличил это влияние, он дал идеалистическое толкование этому вопросу.
Восхищаясь стихотворением Лермонтова «Молитва» («Выхожу один я на дорогу»), Шевченко записывает в дневнике, что он прочитал ее «несколько раз, как лучшую молитву создателю этой невыразимой гармонии в своем бесконечном мироздании» (V, 92). В другом месте можно прочитать и такие слова: «Без разумного понимания красоты человеку не увидеть всемогущего бога в мелком листочке малейшего растения» (V, 354). Если взять эти высказывания изолированно, то может создаться впечатление о некотором налете пантеизма в мировоззрении Шевченко (бог растворен в природе, во всем мире) (Ф. Энгельс учил, что пантеизм вообще является своеобразной формой перехода к атеизму (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. VIII, стр. 137—138; т. II, стр. 345).).
Но если исходить из общего содержания философских взглядов Шевченко, если учесть все своеобразие использования старой традиционной формы выражений поэтом-мыслителем, то и эти высказывания никак не могут поколебать главного положения: Шевченко убежденный атеист.
Атеизм Шевченко так же, как и русских революционных демократов, не является, конечно, атеизмом пролетарским, научно обоснованным. Поэт не понимал до конца социальной сущности религии, ее связи с экономическим базисом, ее классовых корней в антагонистическом обществе и условий ее гибели.
В работах о Шевченко, вышедших в нашей стране, если и говорится о философских, атеистических воззрениях Шевченко, то делается это в весьма общих выражениях, своеобразие взглядов поэта-мыслителя не раскрывается. В некоторых философских работах имеются также попытки подтянуть мировоззрение Шевченко под диалектический материализм, но при этом вовсе умалчивается о том, что Шевченко нигде ни одним словом о диалектике не говорил. В этом плане некоторые авторы пытаются также подвести под такое понимание мировоззрения Шевченко и соответствующую социальную базу. Так, в недавно вышедшей в Киеве брошюре утверждается, что Шевченко «верил» «в великое будущее пролетариата» и «связывал» «веру в пролетариат» «с революционным сломом старых общественных отношений» (Д. Ф. Красицький, Б. О. Л о б о в и к. Т. Г. Шевченко -— борець проти релігії. Київ, 1956, стр. 25.). По общему смыслу авторы имеют в виду пролетарскую революцию.
Шевченко не называл свои фолософские взгляды материализмом, но мы имеем полное основание считать его и материалистом и атеистом, осмысленно боровшимся против идеализма и религии. Людвиг Фейербах, как известно, также не называл свою философию материализмом. В его философских взглядах были некоторые религиозные наслоения. Он даже пытался создать какую-то новую религию, религию без бога. И однако классики марксизма считают его материалистом. Разумеется, исторические условия формирования взглядов Фейербаха и Шевченко различны; понятно, что этот пример не является доказательством, но он, нам думается, все же помогает выяснению истины.
Ограниченности и недостатки материализма и атеизма Шевченко, конечно, не могут заслонить собою его величия как поэта-мыслителя, но они, несомненно, требуют своего исторического объяснения. Это тем более необходимо потому, что враги материализма и революции в своих фальсификаторских «изысканиях» паразитируют на этих ограниченностях.
При правильном, научном методе исcледования истории общественной мысли нельзя фиксировать главное внимание на том, чего не смог дать тот или иной мыслитель. Задача заключается в том, чтобы выяснить, что нового он дал в сравнении со своими предшественниками, в условиях современной ему общественной жизни. Так учил В. И. Ленин.
В 40-х годах XIX столетия, когда в России господствовала мистика, религия, Шевченко вместе с Герценом и Белинским, а затем позднее — с Чернышевским, Добролюбовым и другими революционными демократами вел борьбу против православия и и религии вообще, этой идеологической опоры крепостничества и царизма.
Разоблачение антинародного союза церкви и самодержавия, антицерковная традиция в России в ее сочетании с идеей революции ведет свое начало от великого русского революционера А. Н. Радищева. Его продолжатели декабристы-революционеры, в частности, Пестель, Якушкин, братья Борисовы и другие были материалистами и атеистами. Не всегда можно установить непосредственное влияние предшественников. Но во всяком случае можно сказать, что объективно Шевченко продолжал их традиции.
Будучи революционным демократом, Шевченко и в вопросе об отношении к религии поднялся выше своих предшественников — борцов первого поколения в великой освободительной борьбе. Дело в том, что декабристы, как указывал Ленин, были очень далеки от народа. Готовя свержение царизма и преобразование общественного строя, они делали ставку главным образом не на народ, а на войска, подчиненные революционно настроенным офицерам-дворянам.
Эта оторванность декабристов от народа наложила свой отпечаток и на их атеистические воззрения.
Пестель, например, будучи атеистом, не считал возможным распространять атеистические взгляды в простом народе. В программном документе декабристов о будущем устройстве России — «Русской Правде» он оставляет место для религии, подчиняя ее интересам управления государством. Церковнослужителей он ставит в положение чиновников государственной власти. Эта двойственность Пестеля в отношении к религии, думается, нашла также свое выражение и в одном из высказываний Пестеля, как это видно из «Дневника» Пушкина. «Сердцем я — материалист, но разум мой отказывается следовать за ним» (Л. С. Пушкин. Сочинения, т. VIII, 1949, стр. 17.),— сказал Пестель. В этом сказалась ограниченность декабристов как дворянских революционеров.
Шевченко, как было уже показано, нес атеизм в массы вместе с идеей революции. Подрыв религии, этого идейного оправдания и прикрытия царизма и крепостничества, естественно, был одной из форм идейной подготовки революционности в народе. В этом одно из важных положительных отличий атеизма Шевченко от воззрений предшествующего поколения борцов-революционеров.
Одна из замечательных исторических заслуг Шевченко заключается в том, что он, вместе с русскими революционными демократами, внес свой вклад в дело создания той солидной материалистической традиции в истории философской мысли России, о которой говорил Ленин и которая имела большое значение в дальнейшем, так как была одним из условий, благоприятствующих распространению диалектического материализма — теоретической основы идеологии революционного пролетариата.
И поныне антирелигиозная поэзия Шевченко не утратила своего воспитательного значения. В Советском Союзе господствует научная идеология—марксизм-ленинизм; социалистические труженики города и деревни в своем громадном, подавляющем большинстве окончательно порвали с религиозными предрассудками. Но, как учит марксизм-ленинизм, сознание всех людей не изменяется тотчас же и механически вслед за изменением общественных условий материального бытия. Пережитки старой идеологии эксплуататорского строя, в том числе и религиозные, в некоторой мере еще сохраняются в сознании отсталых слоев населения. Они поддерживаются и питаются отчасти господствующей буржуазной идеологией стран капитализма, так или иначе влияющей на общественное сознание в нашей стране. Атеистическая поэзия Шевченко, сыгравшая свою исторически прогрессивную роль в борьбе против православия, как идейного оплота самодержавия, и сегодня принимается нами на вооружение в борьбе против некоторых пережитков религиозных предрассудков, в борьбе за атеистическое воспитание тружеников социалистического общества.