Загрузка...Пелагий отвергал учение Августина о первородном грехе. Он полагал, что неоднократные прощения Бога поддерживают свободную волю. Пелагий считал грех отдельным греховным поступком, определенным отклонением. Августин, напротив, считал, что грех — это направление воли, извращенное присутствием в природе человека некоей постоянной примеси, а вовсе не тем, что возникает всякий раз, когда человек «грешит». Пелагий видел грех в использовании свободной воли, Августин же находил его уже в том, чем и как ограничивается свобода воли. Соответственно, благодать по Августину — не столько череда прощений, сколько постоянное предложение поддержки и воле, и познанию.
То, что Пелагий придавал такое значение свободной воле и свободе воли, Августин объяснял высокомерием философов — высокомерием тех, кто хочет своими силами обрести Бога. Божия благодать прощает не только поступки человека, но и преображает его сердце так, что оно находит свое первоначальное тяготение к Творцу. Ибо когда хватка первородного греха слабеет, любовь к Господу становится в сердце «силой тяготения» (pondus).
Если Творение испытывает страсть, это случается потому, что страсть оказалась рядом, а Творец—далеко. Приняв человеческий образ и пойдя в мир, Бог вступил в борьбу со всеми близкими искушениями. Он перестал быть далеким и воспользовался Христом, чтобы привлечь нас к Себе. Он перекинул мост от далекого к близкому, став человеком, как мы, но все-таки оставшись Сыном Божиим. Это показывает, что Бог дал нам Свою благодать, опередив наши грехи. Но ни первородный грех, ни благодать не снимают с человека ответственности, налагаемой на него свободой воли. Так в связи с первородным грехом и благодатью Августин утверждает, что все решает любовь к Богу, как бы ее ни смущал грех и как бы ни помогала благодать.
Объяснение любви к ближнему, какое дает Августин, выглядит искусственным. Только тот, кто любит Бога, любит себя по-настоящему. Только тот, кто любит себя по-настоящему, может любить ближнего. Таким образом, любовь к ближнему зависит от любви к Богу. Если ты любишь в Боге человека, то скорее ты любишь Бога, чем этого человека, говорит он (О христ. учен. I, 26-29). Кроме того, любовь к ближнему может быть ступенью на лестнице любви к Богу. Любить ближнего — это значит стремиться отдать ему частицу обретенного тобой обожествленного блага. Ибо в природе блага заложено то, что оно принадлежит всем людям. Бог любит нас, чтобы использовать нас, и мы любим ближнего, чтобы использовать его. Что касается ближнего, мы должны любить его тело ради души и его душу ради Бога.
Ни любовь Божия к людям, ни наша любовь к ближнему сами по себе не являются целью. Когда мы получаем, наконец, предмет своих желаний, это только встреча индивидуума с Богом лицом к лицу (facie ad faciem). Андерс Нюгрен прав, говоря, что у этой задачи вряд ли есть ответ. Привязанность к платоническому учению об эросе и — в не меньшей степени — к философскому образу Бога как нерушимой самодостаточности, доставляет Августину богословские трудности, решить которые невозможно. Но, как ни странно, эта двусмысленность способствовала его позднейшей популярности.
У Августина удивительно много личин, все они разные и зависят от того, кто на него ссылается. Это было бы невозможно, если бы богословская система Августина была более убедительна именно как система. Последующие толкователи выхватывали некий набор мотивов, с помощью которых и реконструировали мировоззрение Августина. Каждый находит что-то, чем он может воспользоваться. И Лютер, и Эразм — оба взывают к Августину, разойдясь друг с другом по вопросу свободной воли.