Загрузка...В1465 году художник Беноццо Гоццоли изобразил на хорах храма Сан-Агостино в Сан-Джиминьяно эпизод из детства Августина. Легенда гласит, что однажды маленький Августин ложкой выкопал на берегу яму, которая заполнилась водой. На вопрос, что он там делал, мальчик ответил, что легче перечерпать ложкой всю воду из океана в эту яму, чем постичь тайну Троицы. В этой связи снова всплывает старый мотив о «неведении ученых мужей» —docta ignorantia (Письма, 197,5; Рассужд. на Еванг. от Иоан. 13,5).
Если ты что-то понимаешь, то это еще не Бог, говорит Августин (Проп. 117, 5). Этот мотив означает нечто большее. Идея в том, что чем больше человек учится, тем меньше он понимает. С этой точки зрения ученых следует считать несведущими, а несведущих — учеными. Docta ignorantia как идея уже мелькала в ранних диалогах Августина (О порядке, И, 16). Молчание важнее всего, что человек может сказать. Кто поймет всемогущую Троицу? (Исп. XIII, 11). Бог есть не что иное, как само бытие. Он Сам есть Свой объем и содержание. Он есть единство во всем, что Он охватывает (О Троице, V, 2). Его действитель ность превосходит все, что способен постичь человеческий разум.
До сих пор и в Церкви, и вне ее находились значительные арианские группировки. Арианская ересь была осуждена в Никее (325), но готы в императорской армии и римская администрация оставались арианами; даже в самой императорской семье были верующие, желавшие, чтобы арианским богослужениям была предоставлена свобода. Последняя большая битва, которую епископ Амвросий вел в Милане, объяснялась именно арианскими симпатиями Юстины, матери императора. Были случаи, когда Августин в публичных дискуссиях объединялся с арианами. Но его самое значительное выступление против некоторых современных ересей — сочинение «О Троице» (De Trinitate) (400-416) — должно было раз и навсегда сформулировать истинное учение. Это сочинение особенно важно и как разрыв с арианством, и как разрыв с Пелагием и Юлианом; оно показывает, как Августин опасался последствия их учения.
Всю деятельность Августина можно назвать «католической» в том смысле, что он прежде всего пекся о единстве Церкви, пресекал любые попытки выхода из нее, призывал заблудших обратно и защищал здравый разум тогда, когда трудно было соблюсти равновесие. А потому в трактате «О Троице» много странных парадоксов. Августин пускается в самые немыслимые рассуждения, чтобы сформулировать что-то, с чем все могли бы согласиться и что соответствовало бы ранним решениям соборов. На посторонний взгляд, это сочинение содержит самые запутанные рассуждения. Но с точки зрения истории догм, оно точно определяет границу между различными ересями и тем, что по традиции принято считать истинной верой.
В известном смысле трактат «О Троице» — это разрыв сразу со всеми многочисленными сектами и религиозными альтернативами, которые Августин в других своих сочинениях осуждал каждую по отдельности. Так же, как император Август после гражданских войн хотел установить pax romana — «мир римлян» — в поздней республике, Августин после столетия религиозных распрей хотел учредить и защитить pax catholics — «католический мир». Августин ненавидел фанатизм любого свойства и боролся, защищая пространство, к которому могло бы принадлежать большинство, даже если бы внутри его не всегда и не во всем царило согласие. Все, считающие Бога своим Отцом, могут считать Церковь своей Матерью, говорит Августин. Вне церкви непокорные члены общины могут быть такими, как им хочется, но только в Церкви они могут обрести вечное спасение.
Августин пользуется словами Писания о триедином Боге и соотносит их с формулировками церковных соборов. Он бьется, чтобы разъяснить парадоксы в почти непостижимом учении о Троице. Но главное в его фундаментальном труде — это раздумья в книгах с 8 по 15. Августин повсюду находит следы троичности и, особенно, в человеческом мышлении. «Дух» (mens) — это часть тройного единства вместе с «сознанием» (notitia) и «любовью» (amor). Но сам дух тоже делится на три части: он сам, его любовь к себе и его самосознание. То же можно сказать и о любви. В ней три части — это любящий, предмет любви и самое любовь (О Троице, VIII, 10).
Августин переносит это на все мышление, оно опирается на трехчленные блоки, которые частично перекрывают друг друга, частично проникают друг в друга. То же касается и трех ипостасей Божества. Это не тройня, но единое метафизическое тело. Так же и «память» (memoria), «разум» (htelligentia) и «воля» (voluntas) являются взаимосвязанными аспектами человеческого мышления (О Троице, X, 3; 10). Простой вывод Августина: Дух создан по образу Божию. Он—imago Dei. Поэтому трактат «О Троице» можно читать как исчерпывающую богословскую интерпретацию бытия и динамического единства человеческого духа. Гегелевская «Феноменология духа» (1807) — не больше, чем современный парафраз великого умозрительного труда Августина.
Трактат «О Троице» — самое сложное умозрительное сочинение Августина. Ни одно другое сочинение не занимало так долго его внимания. В нем Августин конкретизирует положение о том, что человек «создан по образу Божию» (Быт. 1,27). Обычно Троицу считают темой чисто богословской. Поэтому, как правило, предпочитают не замечать присущие тексту философскую силу и глубину мысли. Между тем, самый объемный труд Августина о Боге является в то же время и его самым глубоким исследованием человеческого духа. Различие между богословием и философией, которое нам так хотелось бы увидеть, во времена Августина было неизвестно. И это мешало нам считать трактат «О Троице» главным трудом в философии Запада «Феноменология духа» Гегеля во многом обязана труду Августина, и уже одно это должно было обеспечить последнему видное место в философско-исторических исследованиях.
Излагая традиционные мотивы христианского учения, Августин конкретизирует и христианизирует рассуждения неоплатоников о троичности. Но иногда он поступает иначе. Размышляя о Троице, Августин возвращается к своему старому убеждению о родстве человеческого духа с Богом, человеческой мудрости с премудростью Божией. После труда Августина память, разум и воля заняли центральное и сопоставимое место в христианском мышлении (ср. Исп. X, 8-9).
В IV веке учение о Троице стало, так сказать, мерилом церковной ортодоксии. Ряд еретических выступлений придали иное значение одной из частей учения о Триединстве, отличавшееся оттого, которое было положено церковными соборами и синодами. Одни понимали Бога как несоставное единство. Другие придавали Божественным ипостасям такую самостоятельность, что это стало угрозой монотеизму. Третьи возвышали одну из ипостасей за счет двух других. Найти устойчивое равновесие было трудно и, вследствие этого, трудно было достичь необходимого согласия.
Все упиралось в желание повторить известные формулы. Ведь никто, собственно, не понимал учения о Троице, одобренного Никейским собором в 325, ни до, ни после Августина. Он тоже пользуется этой формулой, но пытается проникнуть в «тайну». Толкованию догмы триединства уже давно требовалась философская поддержка. В том числе, дабы придать смысл утверждению, что Бог одновременно может быть и в одной, и в трех ипостасях (ср. Исп. IV, 16,), пользовались учением Аристотеля о категориях, подавая его в парадоксальном виде. Августин берет на себя эту задачу и прилагает много усилий, чтобы понять, был ли человек создан по образу Божию еще до того, как Бог вдунул в него душу (Быт. 2, 7).
Августин не только определяет свою позицию по отношению к античным философским школам, но считает себя обязанным собрать все неясные библейские цитаты о трех ипостасях в одно насыщенное учение о Боге и, следовательно, о человеческом духе. Для того чтобы защитить дву-единство, то есть, Христа как истинного Бога и истинного человека, он прибегает к тем же аргументам, какими пользуется, защищая три-единство: Отца, Сына и Святого Духа как единого Бога. Отчасти он использует риторические приемы, отчасти — философские тонкости, и разница между ними далеко не всегда очевидна.
Или любое различие между Отцом, Сыном и Святым Духом должно быть стерто, или они становятся такими разными, что у нас опять являются три Божества. Найти точку равновесия удается не всегда. Если верить Аристотелю, одна субстанция не может содержать в себе несколько субстанций. Ибо субстанция — это нечто единое и неделимое. И тем не менее, в Никее говорили о трех ипостасях «одной и той же субстанции» — consubstantiales. То есть Сын и Святой Дух были не «сотворены», но «рождены» Отцом.
Августин хотел заново определить отношения между ипостасями Божества, прибегая к новым метафорам для обозначения человеческого духа. Память, разум и воля — различные и в то же время вытекающие одна из другой стороны человеческого духа. Ни одна из этих сторон не существует без участия двух других. Память, разум и волю невозможно описать ни как одну, ни как три субстанции. Так, пытаясь освободиться от гнета аристотелевского учения о категориях, Августин отворачивается от мира природы и вещей и концентрирует свое внимание на внутреннем представлении человека о Боге (ср. О граде Бож. XI, 10). Через аналогию с человеческим духом он хочет заново осветить сущность Бога.
Однако деление человеческого духа на три части есть нечто большее, чем просто метафора. Использование метафоры объясняется тем, что человеческий дух фактически есть imago Dei, что он создан «по образу Бога». Августин пытается понять божественную тайну, исходя из богоподобия человека. Самая характерная черта человеческого духа — это его отношение к самому себе. Следовательно, рефлексивное самосознание может быть образом отношения Бога к Самому Себе и Своим ипостасям. Он есть и «образ», и «след»—imago Trinitatis (IX, 12) и vestigium Trinitatis (XI, 1). Человеческий дух создан по образу Бога не только как три-единство, он постоянно соотносится с самим собой так же, как соотносятся друг с другом ипостаси Бога.