Загрузка...По цитатам, которые Августин приводит из Священного Писания, можно реконструировать две трети Библии. Некоторые места он цитирует до тысячи раз. Особенно это относится к Прологу Иоанна, первой главе Бытия и восемнадцатой главе Послания к Римлянам. Другие стихи цитируются по нескольку сотен раз — это Отче Наш, суд над народами в Евангелии от Матфея, гл. 25, о блаженстве, Первое Послание к Коринфянам гл. 15 и о воскресении, Послание к Филиппийцам гл. 2. 6-8 об инкарнации и Псалом 21: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?»
Часто повторяются отдельные цитаты из Послания к Римлянам — 7. 22-25; 5. 5; 5.12 и 8. 23-25. Августин вряд ли считал Библию единой книгой. Для него Библия была собранием сочинений, о которых он всегда говорил во множественном числе — scripturae — «сочинения».
Он проделал огромную работу, защищая Библию от нападок манихеев, заявлявших, что Ветхий Завет разоблачает зло Творца и что Новый Завет полон фальшивых дополнений. В послании к Гонорату — «О пользе веры» — Августин гневается на неправильное и непоследовательное толкование Библии манихеями и защищает аллегорическое толкование на Писание (О пользе веры, 5), которому он сам научился у Амвросия. Бог сделал Библию трудной для понимания именно для того, чтобы победить гордость читающих, говорит Августин (О христ. учен. II, 6; Исп. III, 5). Давид придумал свои псалмы так, чтобы они получили мистический смысл (О граде Бож. XVII, 14).
Самые научные комментарии к Библии из всех написанных Августином — это его труд «О Книге Бытия буквально» (401-415), в котором рассматриваются три первых главы Библии. В этой работе Августин, помимо прочего, развивает философскую теорию о rationes seminales (О 83 разл. вопр. 46,2; Об ист. реп. 42,79), «животворящей мысли», осуществленной Господом не сразу, но заложенной в Творение в виды силы, которая позднее может быть реализована на что-то определенное. Такие семена мысли созданы невидимыми как чистая возможность и могут стать причиной чего-то, что обнаружится значительно позже (О Кн. Быт. VII, 6). Это означает, что природа постепенно реализуется через историю и что Творение не закончится, пока не закончится история. Августин сам ассоциирует чистую возможность животворящей мысли с некими числовыми сроками (О Кн. Быт. V, 7).
Бог создал все из ничего, но не все возникло сразу в своем окончательном виде. И ремесленник, и крестьянин тоже могут создавать нечто, лепя материю снаружи. Но они не создают вещи изнутри, как это сделал Бог (1 Кор. 3.7). Действительно, «Он создал все одновременно» (creavit omnia simul), но, кроме того, Бог наполнил созданный им мир тем, что должно появиться в природе позже (О Кн. Быт. II, 15; IV, 33). Ибо животворящая мысль Бога о природе касается и пространственных или
естественных предметов, и временных или исторических событий. Через те числа, что Бог заложил в свое Творение, все формы со временем развивают возможности, которые были заложены в них во время Творения (О Кн. Быт. IX, 15).
Ход истории не случаен. Все, что происходит, на самом деле направляется Провидением Божиим. История — это непрерывное творение, которое раскрывается во времени, тогда как первое создание природы, неба и земли, дня и ночи, животных и растений разворачивается в пространстве. Иными словами, Августин представляет и природу, и историю как процессы, однако утверждает, что все, возникающее вновь, и то, что возникнет впоследствии, создано Богом. Ремесленник дает своим творениям внешнюю форму, Бог же дает созданным им вещам форму внутреннюю (О граде Бож. XII, 26). Поэтому Он творит, даже если Он невидим.
Души — это та часть Творения, которые управляют деятельностью живых существ. Творение — не только собрание предметов и существ, но также их деятельность и поведение во времени. Поэтому сотворение мира продолжается все время, пока в Творении происходят изменения! В поздние времена многие пытались найти в Августиновом учении о развитии некие черты, родственные учению о развитии современной биологии. Однако Августин имел в виду не развитие видов. Он только стремился понять сотворение мира во времени и в пространстве.
Бог создал мир по «мере, счету и весу», как в «пространственном смысле» (numerispatiales), так и «по оси времени» (numeri temporates). «Поднимите глаза ваши на высоту небес, и посмотрите, кто сотворил их? Кто выводит воинство их счетом?» ( Ис. 40, 26). «Ты все расположил мерою, числом и весом»: Omnia in mensura, et numero et pondere disposuisti (Премудр. 11,21). С этой точки зрения трактат «О граде Божием» тоже является учением о сотворении мира, учением о том, по каким законам вещи развиваются во времени.
По сути дела, сочинение «О Книге Бытия буквально» (401-415) является чуть ли не первым богословским исследованием отношений между естественными науками и религией. В течение последнего десятилетия IV века в толкованиях на Ветхий и Новый Завет у Августина ветречается все меньше аллегорий. Он явно испытал облегчение, открыв метод толкований, который позволял соединить христианство с его мышлением переходного периода. Но по мере того как долг, заставлявший Августина полемизировать с манихеями и неоплатониками, отходил на задний план, Августин начинает все больше интересоваться истинным смыслом Священного Писания.
Он никогда не забывает, что Писание содержит «скрытый смысл» (sacramenta), который особенно привязан к именам и числам. Он всегда толкует Писание через призму учения Церкви. Без Церкви и ее задач в качестве исходной точки вообще невозможно найти какую-либо связь и единство между отдельными частями и рассказами Писания. Любое чтение, которое укрепляет веру, надежду и любовь, Августин считает правильным.
Он одним из первых стал придерживаться действующего канона библейских текстов, утвержденного папой Да-масом на церковном соборе в Риме в 374 году, так называемого «геласийского» канона. Августин — библеист в том смысле, что верит, что все книги Библии вдохновенны и непогрешимы. Однако, когда он доходит до толкований, он чувствует себя достаточно свободно, судя по современным меркам. Легко говорить вдохновенные слова, если сам решаешь, о чем на самом деле говорится в Библии! Представление Августина о вдохновенных словах почти не ограничивает его свободы как толкователя.
Дух Божий вещает устами пророков и направляет перо апостолов, заявляет Августин. В известном смысле Послания апостолов написаны самим Иисусом Христом. И потому Библия непогрешима. Если в ней и встречается что-то неправильное, то виноваты в том либо переписчики, либо толкователи. Августин считал даже, что в греческом переводе Библии, Septuaginta, вдохновенным является каждое слово (О христ. учен. II, 15; IV, 7; Письма, 28, 2; Толков, на Пс. 87,10). Он безоговорочно верил в легенду о семидесяти переводчиках, которые, не зная работ друг друга, написали одинаковые тексты. Святой Дух сам пожелал, чтобы между греческим и древнееврейским текстом были имеющиеся в них разночтения, утверждал Августин. «De consensu Evangelistarum» («О согласии евангелистов», 400) показывает, что его «взгляд на написанное» был несколько ограниченным.
Надо отметить, что Августин никогда не считал латинский текст Библии вдохновленным свыше, а потому использовал разные латинские переводы Библии в зависимости от того, что он хотел показать. Таким образом он избегал практических последствий своей веры во вдохновенное слово. Что Вульгата—латинский перевод Библии, сделанный блаженным Иеронимом, —будет когда-нибудь рассматриваться как слова самого Писания, лежало за пределами исторического горизонта Августина. Для него текст Иеронима был всего лишь одним из многих переводов Библии на «родной язык». Тем не менее, начиная, примерно, с 400 года, Августин использует Вульгату (О граде Бож. XVIII, 43). До того он пользовался так называемой Италой — латинским переводом Библии, который был известен Киприану и в глазах Августина имел то преимущество, что появился в Африке.
Надо помнить, что во времена Августина латынь еще не стала языком только монахов и ученых-церковников. Это был живой язык, которым широко пользовались во всех социальных сферах и областях жизни, в текстах любого типа. Лишь много позже латынь стала основным языком Церкви. Статус Вульгаты в качестве священного текста определен тем, что латынь как живой язык изменилась или пропала вообще. Поэтому, и прежде всего у христиан средневековья, перевод Иеронима стал пользоваться авторитетом, сделавшим его неприкосновенным для любой критики.
Августин даже заявлял, что библейский текст может иметь много буквальных смыслов. Справедлив каждый богоугодный и правдивый смысл, какой может быть вычитан из текста, говорил он, ибо Дух Святой должен был предусмотреть его, даже если писатель не думал, что он будет обнаружен читателем. Свобода, которой Августин пользовался как толкователь, была опасна. И особенно Для него самого. Ибо не было такой трудности, которая заставила бы его умолкнуть. Если взглянуть, например, на то, что он оказался способным извлечь из псалмов в «Толкованиях на Псалмы», становится ясно, что в риторике он был настоящим фокусником, который мог выразить все, что хотел, если только это зависело от его способности манипулировать языком и аргументами. Он никогда не терялся перед словом. И если он порой говорит, что растерян и не может найти подходящего выражения, это, как правило, говорится только ради эффекта, ради красного словца.
Дело не в том, что Августин хочет запутать читателя и увести с верного пути с помощью своего серебряного голоса и золотого пера. Он не стремится никого обмануть. Но случается, что он обманывает самого себя. Ему часто удается найти остроумный ответ на трудный вопрос до того, как он успеет подумать. Именно потому, что ему всегда удается справиться с трудностями, он не видит разницы между выходом из трудного положения и действительным решением проблемы. И часто становится жертвой собственной находчивости в том смысле, что стирает грань между философией и риторикой, богословием и красноречием.
Августин сам не очень понимает, когда он выступает как Сократ, а когда — как Горгий. Поэтому легче восхищаться его находчивостью, чем полагаться на истинность его высказываний. Особенно это касается его полемических сочинений, в которых он безжалостно и эффектно использует слабости своих противников, однако не всегда бывает столь же последователен, когда нужно подчеркнуть и ясно выразить собственную позицию. В некоторых случаях он жертвует связностью текста ради сиюминутного выйгрыша. Тем самым Августин больше, чем следует, уязвим и подвержен влиянию различных ситуаций. Поэтому не только мышление Августина имеет для истории важное значение, но и его противники, навязавшие ему решения, последствия которых сказались в далеком будущем.