Загрузка...В трактате «О христианском учении» Августин продолжает дискуссию о знаках, начатую в трудах «О диалектике» и «Об учителе». В них он говорит об условном элементе в употреблении языка, но не делает явных номиналистских выводов для своего учения о познании. Различные знаковые системы объясняются различными договоренностями, пишет он (О христ. учен. II, 25), тогда как библейское откровение строится на праязыке, исчезнувшем в результате Вавилонского столпотворения. Испорченность всех языков после Вавилона упоминается во многих работах Августина (напр. Толков, на Пс. 54,11; 95,15; О христ. Учен. III, 36).
Дар говорить на других языках, полученный апостолами в Пятидесятницу, был ответом на Вавилонское смешение языков. В знак примирения апостолы получили на Пятидесятницу способность общаться с людьми, говорящими на разных языках. Это чудо свидетельствовало, что Вавилонское смешение языков не должно было помешать распространению Евангелия. Праязык не был условным, он называл вещи своими именами. Однако теперь праязык утрачен, а фактический вспомогательный характер существующих языков, которые ничего не могут сообщить нам и только напоминают о некоем внутреннем знании, объясняется грехопадением.
Поскольку праязык исчез, чтение Библии сильно затруднено, а текст туманен и неоднозначен. Только Церковь может освободить нас от плена и лишения слов (т.е. Вавилона) и вернуть к той колыбели, где обретаются Слово и истина (т. е. в Иерусалим). И в космологии, и в учении о святых таинствах Августин часто использует эту теорию знаков. Мир полон «следов», оставленных его Творцом и Богом (Исп. X, 6), а святые таинства — это видимые и осязаемые слова, которые ведут нас к внутренней и вечной истине (Рассужд. на еванг. от Иоан. 80,3).
В трактате «О христианском учении» Августин развивает понятия «пользоваться» и «наслаждаться», uti и frui (I, 4 и I, 22; Исп. VII, 18), которые, в определенном смысле, соответствуют разнице между полезными поступками и нравственно добрыми поступками (О 83 разл. вопр. 30). Полезные относятся к средствам, нравственно добрые — к области намерений. Эта пара понятий встречается у Цицерона, но первая пара — uti и frui — повторяющаяся тема и лейт-мотив у Августина (О граде Бож. XIX, 3). Все безнравственное объясняется тем, что человек «наслаждается» тем, чем следует только «пользоваться», и «пользуется» тем, чем, собственно, должен «наслаждаться» (О христ. учен. I, 3). Другими словами, он путает цель и средства. На самом деле единственной целью является только Бог. Означает ли это, что всем остальным следует лишь пользоваться? Приводит ли мысль о различии между uti и frui к инструментализации отношений к ближнему? Ибо, если Бог — единственное, чем пользоваться нельзя, то, очевидно, ближним пользоваться можно (О Троице, VIII, 8)? Любовью к Богу Августин отвлека
ет внимание и от заботы о себе, и от любви к ближнему (О нравах катол. церкви, I, 26; О Троице, XIV, 14). Правда, он спасает любовь к ближнему, толкуя ее как часть любви к Богу.
Различие между uti и frui Августин присовокупляет к различию между Творцом и Творением. Творение — это всегда только средства, которыми надлежит пользоваться. Творец — единственная цель, которой можно наслаждаться. Наслаждаться—это значит любить что-то ради него самого. Тот, кто ошибся в выборе цели и средств, рискует отдать свою любовь ошибочным предметам. Слова Августина о совершенном и всепоглощающем «наслаждении Богом» (perfruitio Dei) звучат непривычно для современного уха. Но он хочет сказать, что есть многое другое и менее ценное, что можно любить до самозабвения и что люди фактически делают центром своего мира. Это относится, например, к чести, власти, прекрасному телу. Никто лучше Августина не знает, что искушение честью имеет в виду честь, которая относится только к Создателю.
Единственное, что столь же плохо, как самозабенно «наслаждаться» Творением, это «пользоваться» Творцом. Бог не позволяет, чтобы мы пользовались им для своих целей. Он, по определению, не инструмент, а нечто совершенно иное. Однако Августин боится не за Бога, не за то, что люди станут Его использовать, а за нас самих, ибо тогда окажется, что мы не понимаем, кто такой Бог. Августин как будто полагает, что существует некая закономерность, которая означает, что неправедное использование приводит к неправедному наслаждению, а неправедное наслаждение — к неправедному использованию.