Душа есть жизнь тела, тогда как Бог есть жизнь души. «Ты жизнь душ, жизнь жизни, сама себя животворящая и неизменная, жизнь души моей» (Исп. III, 6). Человек несет в себе образ Божий (Быт. 1,27; Исп. III, 7), потому что в нем тоже присутствует известная троичность. Иногда кажется, будто главную роль в этом делении на три Августин отдает последнему звену, так что оно становится итогом или суммой двух первых Платон тоже знал троичность Функций разума. Но у Августина с объектами любви соотносится не абстрактный разум, а воля.
Воля может направляться и на добро, и на зло (О своб. рбш. II, 19). Злая воля в качестве причины зла для Августина важнее недостающего знания (О граде Бож. XI, 17). Подобный реализм он почерпнул еще в девятнадцать лет, читая «Гортензия» Цицерона. Августин цитирует Цицерона: «Вот все, — не философы, впрочем, а люди, готовые поспорить, — говорят, что блаженные суть те, которые живут так, как им хочется; но это неверно, поскольку хотеть того, что неприлично, само по себе — величайшее несчастье. Не получить желаемого не столько бедственно, сколько желать получить недолжное, ибо порочность воли делает каждому более зла, нежели фортуна — добра» (О блаж. жизни, 10). Но хватит о Цицероне. Воля не может руководствоваться ничем, потому что тогда она перестанет быть свободной. Злая воля — сама себе причина. Поэтому в ходе истории с ней неизбежно должно было что-то случиться. Ведь человек был создан по образу и подобию Божию и со свободной волей. Только история о падении Адама может объяснить такой парадокс. Августиново понятие Бога берет начало скорее в воле Божи-ей, чем в Его интеллекте. Первое откровение Бога в Ветхом Завете — это десять заповедей, которые прежде всего требуют сильного проявления воли.
Августина очень интересуют проявления воли, потому что они принадлежат внутреннему человеку. Самое глубокое проникновение в душу человека — это понимание той мистической свободы, что стоит за нашими решениями. Но хотеть — не то же самое, что мочь (Исп. VIII, 8). Это становится ясно после того, как Августин подошел к понятию первородного греха. Кроме того, воля может разделиться и в борьбе с самой собой (Исп. VIII, 5; ср. Рим. 7,15-19). Признак грешной воли Августин видит в том, что она всегда амбивалентна и раздвоена, как своего рода «болезнь» (aegritudo) души (Исп. VIII, 9). «Воля есть ничем не сдерживаемое стремление души что-то не потерять или что-то обрести» (О двух душах, 10,14).
Только в борьбе с Пелагием Августин был вынужден ограничить свою веру в свободу воли. Но к тому времени чтение апостола Павла в 390-е годы и учение о благодати уже стали существенной частью веры в свободу решения. Августин открыл также, что в душе может быть больше двух направлений воли, и все они могут быть не добрыми Даже добрые направления воли могут находиться в несогласии друг с другом (Исп. VIII, 10). Разлад в душе — это во всех случаях наказание и следствие первородного греха.
Августин не волюнтарист, как Оккам и другие мыслители позднего средневековья. У Августина доброе и разумное происходит не потому, что так хочет Бог, но Бог хочет то, что он хочет, именно потому, что это есть доброе и разумное. У Августина Бог никогда не выступает в роли некоего деспотичного властителя. Воля Божия направляется только Его любовью и мудростью. Добрая воля направляет и духовность людей (О Троице, XI, 2). Она ни в коем случае не может быть непостоянна ни у Бога, ни у людей. В отличие от Платона Августин считал, что воля и знание более самостоятельны относительно друг от друга. Августин относит мораль к направлению воли. Платон относит мораль к знанию добра. У Августина на пути добра стоит не незнание, но неправильно понятая любовь. Зло в мире объясняется не тем, что человек не получил того, чего хотел, но волей, движимой неправедными желаниями. Добро победит, только если душа откроет себе свою собственную глубину, считает Августин.