Главное в том, что на «территорию» накладывается весьма несовершенный инструмент под названием «схема функционального зонирования»: зона музеев, зона торговли, зона обслуживания… При этом проектировщики «не замечают» крупных сооружений, занятых конторами высшего ранга, но институту и его студентам, оказывается, не место в новой историко-заповедной «зоне».
Перехват лозунгов традиционалистских охранителей налицо — рожденная технократическим восторгом схема теперь включает сомнительную программу восстановления (строительства заново) здания Казанского собора, весело уничтоженного в 30-е годы, сразу после завершения длительных реставрационных работ.
Перед нами программа постадийного умерщвления всего Китай-города за счет его «упорядочения». Логика кристально ясная. Сталкивается она с альтернативной логикой, согласно которой наибольшую ценность Месту придает как раз историко-архивный институт, его развитие вдоль Никольской улицы с гарантией предоставления всех исторических построек для свободного доступа в определенные часы и дни, что является принятой во всем мире практикой.
Таким образом, с одной стороны, крупномасштабное зонирование, авторы которого охотно оперируют разноокрашенными пятнами без зазоров, в пределах которых граждане ведут себя «по правилам», с другой — сеть связей между индивидуальными Местами, каждое из которых рассматривается как ценность в себе и одновременно как звено ценностной цепи.
Технократизм, натуральным образом испытывающий слабость к декоруму, готов, как мы заметили уже, соглашаться на восстановление того, что было разрушено тем же технократизмом в иных исторических условиях. Так, всерьез обсуждается вопрос о возможном строительстве заново Сухаревой башни, вполне серьезно обсуждается строительство заново собора на Сенной площади в Ленинграде, что вызывает умильную реакцию немалого числа традиционалистов.
Возникает вопрос: почему же технократизм оказывается вдруг столь гибок и, казалось бы, изменяет самому себе? Потому и гибок в частностях, что не изменяет себе в главном: восстановление внешней оболочки не является препятствием традиционной технократической логике. Реальным ее противником является этика Места как индивидуальности, формируемой самопроизвольным взаимодействием людей, этика саморегулируемого поведения людей в локализованном месте пространственной структуры города. Эту вторую логику технократы от проектирования, планирования, программирования и управления ни в коем случае не могу принять по той причине, что она их исключает или, во всяком случае, оттесняет на роль технического агента автономного социального действия.
Символами столкновения всерьез стали баталия в Ленинграде вокруг гостиницы «Англетер», завершившаяся едва ли не впервые победой логики Места над административной логикой престижа, длительная кампания жителей московского микрорайона Братеево против удушения промышленной зоной. Эта кампания несла в себе уже большее, чем локальное противостояние административному восторгу,— она переросла в довольно успешную кампанию за эффективное самоуправление, свободное от диктата исполкомов.
Итак, ментальная карта сталинского периода отнюдь еще не списана в архив: в разных городах страны продолжается вползание в исторические центры как контор, новых и хищных, так и жилых домов «повышенного удобства». Не самый характер Места, но лишь дистанция до символического центра города выступает для разномастной элиты в качестве абсолютной ценности. Не случайно с конца 60-х годов дома хозяйственного управления ЦК или Совмина один за другим оказывались все ближе к Кремлю, втискиваясь в арбатские переулки. Приближенность к центру — выражение престижа, единственной ценности технократического сознания. Отсюда напряженность противостояния, возникающего вокруг всех зданий центрального ядра города, которому грозит поступательный процесс омертвления тканей под натиском новых элит. Этому нажиму все активнее противостоит стремление общественности, при всей ее разнородности, отстоять публичный характер центрального ядра города. На одной стороне огромный манипулятивный опыт, реальная власть, средства, на другой — общественное мнение, все тверже принимающее выражение в общественном действии — пикетах, митингах, демонстрациях, голодовках.
Если бы существовала наука о Месте, социология и социопсихология Места в нашей научной школе, ее главным объектом стала бы сегодня напряженность отношений между носителями социокультурной интерпретации Места и сторонниками его социотехнической обработки. Истовые защитники технократической логики, скомпрометированные печально известным конкурсом на монумент Победы на Поклонной горе в Москве, почти повсюду перешли от прежней наступательной тактики к тактике оборонительной. С осени 1988 года они уже не смели открыто противопоставлять себя общественному мнению, и потому ключевой вопрос о месте для мемориала жертвам сталинизма был сразу же вынесен на открытый конкурс, в связке с конкурсом концепций такого мемориального комплекса. Этот конкурс, завершившийся в сентябре 1989 года, чрезвычайно выразителен — не обилием пластических идей, ибо в этом отношении конкурс отразил глубокое падение творческого потенциала архитекторов и художников, явившееся неотвратимым следствием длительного маразма официальной культуры. Конкурс был в полном смысле слова показателен, и автор этих строк, участвовавший в работе жюри и в ряде общественных обсуждений, видит необходимость остановиться на нем подробнее.
В самом деле, конкурс на выбор значимого места не мог не отразить господствующие в обществе стереотипы. Как показала тщательная экспертиза 176 проектов, осуществленная обществом «Мемориал», интерпретации связки темы и места группировались следующим образом.
Весьма значительное количество предложений основывалось на акцентировании территории вокруг Кремля, будь то собственно Красная площадь, Александровский сад или южная стена Кремля, обращенная к реке. За таким выбором ясно просматривается стремление утвердить память о войне государственной власти против общества в государственном Месте. Не лишено интереса то обстоятельство, что, хотя с середины 50-х годов большая часть Кремля открыта для публики, на конкурс не поступило ни одного предложения установить памятник или памятный знак внутри Кремля — хотя бы на его Ивановской площади. По-видимому, сакрализованная интерпретация самого государственного Места блокировала самую мысль о теоретической возможности вторжения в его пределы непосредственно.
Весьма значительное число предложений выделило несколько мест в непосредственной близости от Кремля: па Манежной площади, на Болотной площади, на месте бассейна «Москва». Объединены эти площадки близостью к Кремлю той самой сакрализо-ванной дистанцией от символического центра, о которой мы уже говорили как опорной конструкции мысленной карты страны, сформированной в 30-е годы. Однако любое из этих мест имеет особую смысловую окрашенность. Манежная площадь покушение на море асфальта, сменившее стертый с лица земли в 30-е годы Охотный ряд, в известном смысле слова возвращение городу отобранного у него пространства. Болотная площадь — в непосредственной близости от 2-го Дома Совнаркома, в просторечии именовавшегося Домом правительства, а затем, с легкой руки писателя К). Трифонова, Домом на набережной, увешанного памятными досками в честь жертв и их палачей. Наконец, бассейн — на месте уничтоженного для строительства Дворца Советов храма Христа Спасителя (нередко это предложения, вступающие в конфликт со встречными, весьма популярными предложениями о восстановлении разрушенного храма).
Третью группу образуют концепции, так или иначе обрабатывавшие пространство Лубянки, площади Дзержинского. За ними просматривается желание некоей символической «мести», финального торжества над мрачной историей места, а также создать наглядное напоминание современным сотрудникам КГБ о неславной истории этого ведомства. (Этот вариант и был в конце концов выбран: 30 октября 1990 года близ Политехнического музея состоялась церемония установления привезенного из Соловков символического камня памяти жертвам сталинизма.)
Четвертая группа — предложения, выводящие «Мемориал» за границы городского центра, будь то Новодевичий монастырь или даже район Сетуни. Здесь на первое место выступает ценность места для тихого, скорбного сосредоточения мысли и чувства.
И наконец — пятая группа, в предложениях которой отражены сугубо, так сказать, технологические соображения: избирались точки городского пространства, в принципе наиболее пригодные для того, чтобы разместить в любой из них «вообще памятник».
Речь идет о специфической, болезненной, общезначимой теме, о специфическом для нее месте, но нехитрая классификация будет в целом справедлива вообще для характеристики неизбывной множественности социальной семиотики Места в современной городской среде. В самом деле, едва в 1989 году пронесся слух, что поход общественного движения «Некст Стоп» предполагается завершить рок-концертом «на Красной площади» (в действительности имелся в виду Васильевский спуск, за храмом Василия Блаженного, — место, окрашенное свежими воспоминаниями о приземлении западногерманского «воздушного хулигана»), началась буря протестов. Район Красной площади запечатлен уже в массовом сознании как сугубо сакральное пространство, хотя еще в начале века здесь шумел Вербный торг, до середины 30-х годов через площадь проходили трамвайные маршруты, а до середины 60-х — автомобильное движение.
Читать далее «ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ МЕСТА И ТЕХНОКРАТИЗМ МЫШЛЕНИЯ»