ВОИНСТВУЮЩЕЙ НЕВЕЖЕСТВО ИЛИ ЧУДО НОВОГО ЧЕЛОВЕКА

Такой абсолютный контакт с массами требовал незамедлительных мер в отношении «прослойки». Речь, разумеется, шла не о ликвидации самого понятия «интеллигенция», что противоречило бы теории, да и вообще социальному камуфляжу эксперимента, а о радикальной его реконструкции. В случае с оппозиционерами вопрос ограничивался чисто политическими амбициями, здесь же он вырастал до несравненно более важного уровня: духовного лидерства. Кесарю следовало воздавать не только кесарево, но и… божье. Интеллигенция, самим первородством своим сращенная с народом как сила «Я» с организмом, уже как бы инстинктивно выступала в качестве предохранительного и защитного слоя, некоего святого-заступника в срезе мира сего, более того, потенциальной или актуальной силы сознательности самого организма. Борьба за власть, выражающаяся там в напряженной и все-таки тривиальной ситуации «драки за кресло» (как проговорился однажды в частном разговоре сам Сталин), оборачивалась здесь почти мифологическом борьбой за «Я».

Очевидно, что только физические способы воздействия могли бы и не принести желанного результата. Каким-то оруэлловским чутьем Сталин понял, что отдельные удачи здесь не идут в счет, что усилиями одних костоломов дело не сдвинулось бы дальше костей. Он мог бы помнить по гимназическим книжкам (или знать по «своим» каналам) о древнем сиракузском тиране Фаларисе, владельце большого медного быка, в которого загоняли философов стоиков и брюхо которого затем разогревали до тех нор, пока бык не начинал реветь. Так вот, он знал, что этот странный народец, именуемый интеллигенцией, мог чувствовать себя счастливым даже в брюхе быка Фалариса. Физика не давала гарантий: физически можно было довести интеллигента до чего угодно, но неприкосновенной оставалась зона духа — непостижимо счастливого и в самом пекле мук. В примерах не было недостатка. Чего стоил один ребус строптивого Осипа Мандельштама, на котором задетый стихами мастера кремлевский горец делал очередную из своих физико-метафизических проб! Уже вконец затравленный, уже однажды выбросившийся из окна, уже, казалось бы, готовый во спасение жизни на все — благим матом и навылет и столь же неисцелимо мастерски славить Отца народов и Великого мастера смелых революционных решений и крутых поворотов, но… но все-таки тревожно, ювелирно, гомеопатически «не наш».

Решение вызревало по всем правилам вскрытия сейфов. Этого неприкаянного героя следовало прежде всего оторвать от почвы-кормилицы — мифологическая парабола, достоверно включенная в образовательный ценз «вождя». Одна из нужных клавиш: смутная мужицкая неприязнь к «образованным» (соседняя клавиша — инстинктивное почитание знания вообще — не шла в счет). Еще одна нужная клавиша: теоретический культ масс. Что историю вершат массы, а не какие-то там личности, это отлично вписывалось в сталинскую диалектику слова и дела. Внушать массам комплекс превосходства и возвышать их «философски» даже над Самим Собою значило сделать их измерительным лотом любого рода ценностей. На этом фоне вполне естественным оказывался статус интеллигента как паразита, очутившегося в Локомотиве Истории и рассчитывающего на бесплатный проезд. Срабатывал, проще говоря, популярный имидж кровопийцы, присосавшегося к плакатной рабоче-крестьянской шее. В условиях, где физический труд значил все — вплоть до очеловечения обезьяны,— отсутствие такового механически оборачивалось наитягчайшим грехом. Выход мог быть единственным: уподобление авангарду трудящихся, осознание себя «пролетарием умственного труда».

Опытный диалектический интриган действовал с акупунктурной точностью, бесконечно усложняя и без того сложную изначально психологию отношения интеллигенции к народу, ее чуть ли не врожденный комплекс метафизической вины перед народом, ее истонченно-глубинный порыв самоумаления. Ибо никакие университеты и никакое европейское признание не давали преимуществ там, где начинался народ: хранитель последней правды и (как-никак!) «богоносец». В чудовищной на слух sancta simplicitas Л. Н. Толстого, что «крестьянский мальчик Федька» пишет лучше не только Гёте, но и автора «Войны и мира», бессмертно запечатлелась эта самая просветленная нелепость русского интеллигентского самосознания: источник как великой благодати, так и великой погибели. «Крестьянскому мальчику» — на этот раз краплёному (под Павлика ли Морозова или под миллионы безымянных, сожранных голодом и льдами) — еще не раз сподобилось усилиями профессионального тасовщика обыграть эту великую и житейски неискушенную душу.

Читать далее «ВОИНСТВУЮЩЕЙ НЕВЕЖЕСТВО ИЛИ ЧУДО НОВОГО ЧЕЛОВЕКА»